Два часа спустя суматоха на судне внезапно прекратилась. Не желая отказываться от новых впечатлений, я вышел из каюты как раз в тот момент, когда мы отчаливали от берега. Я присоединился к другим пассажирам, уже стоявшим у поручней на носу корабля. Буксиры медленно вытягивали нас в открытое море. Солнце светило слабо, мутные оранжевые отблески виднелись у горизонта. Море было серо-белым, вокруг летало множество птиц. Взревела корабельная сирена, восторженно прощаясь с берегом. Буксиры, шипя и гудя, отошли от корабля и помчались прочь, рассекая волны и втягивая невидимые лебедки. Нос «Мавритании» опустился, затем изящно поднялся. Мы с восторгом приветствовали брызги морской воды, которые приносил к нам легкий бриз.

Между нами уже возникло ощущение товарищества, как и должно быть всегда на таком судне. Мы уходили в волшебные сумерки. Медленно, один за другим, на корабле зажигались ряды электрических ламп. «Мавритания» была великолепна. Она казалась невероятным, неземным чудом. И этот благородный, аристократический корабль поворачивал на закат, к западу. Я спустился в каюту – хотел перед обедом добавить еще несколько штрихов к своему костюму.

Я внимательно осмотрел отражение в зеркале, повязывая галстук. Увиденное меня вполне удовлетворило – я был бесспорно красив. Фигура оставалась превосходной, высокий лоб свидетельствовал о серьезности и благородном происхождении, выдающийся нос подчеркивал агрессивную, но вполне обоснованную самоуверенность, в темных глазах светилась романтическая чувствительность. Я мог с легкостью войти в круг дворян и интеллектуалов. Выпрямив спину, я послал последний привет Франции. Я с превеликой радостью покидал эту землю надменных воров с мягкими руками и древними именами. Теперь я вдыхал чистый воздух океана. Впервые после отъезда из Одессы я мог не скрывать своего имени и не опасаться ревности, зависти или убийства. Я предположил, что в первый вечер из соображений хорошего тона не стоило облачаться в мундир, но его можно надеть на следующий день.

Через некоторое время я, в накрахмаленном, превосходно сшитом смокинге, спустился по широкой бело-желтой лестнице в кают-компанию. Звуки оркестровых барабанов и скрипок доносились из далекого обеденного салона. Играли вальс. Я едва не заплакал от умиления. Хриплый джаз, яркие цвета кубистов, умные глупости, конструктивистские изыски – всего этого здесь как бы не существовало. Я окунулся в мир благородства и богатства, к вступлению в который готовился всегда, с самых первых лет в Киеве. До сих пор меня всегда лишали такой возможности – либо невежественная толпа, либо хитроумные буржуа-банкиры. Признаюсь, я пребывал в приподнятом настроении. Я испытывал чувство, которое могу описать только как благоговение. Я чувствовал, что приблизился к блаженству.