Я все сильнее и сильнее мечтал о Калифорнии и о жизни, которую сам для себя устроил там. Как только я восстановлю свое состояние и репутацию в Риме, то смогу вернуться с шиком. А пока я утешался мыслями об очаровании Марракеша. Я раньше думал, что Калифорния самое эффектное место в мире — с ее цветущими кустами и огромными пальмами, океанскими закатами и пустынными восходами; но сначала Египет, а затем и Марокко превзошли Калифорнию во всем, за исключением цивилизации. Здесь, в этом варварском раю я, как ни странно, по-прежнему чувствовал себя дома, будто действительно оказался у самой колыбели истории человечества. Все наши предки пришли на запад из степей и пустынь; возможно, в моей крови осталась память об этом. Сказать, что душа моя смутилась, было бы ближе к истине, и все же опыт получился не совсем неприятный. Какая великая культура некогда существовала здесь — до того, как дикие кочевники принесли свою жестокую религию через пустыню от Мекки до Атлантики, а оттуда в Европу, до Лиона и Вены! Что они разрушили? Неужели в моей крови осталась память о рае, существовавшем до ислама? Я снова видел призраки великих городов, поднимавшиеся над равнинами. Я видел прекрасные террасы садов в предгорьях Атласа. Я слышал эхо учтивых бесед, доносившееся оттуда, из жестоко уничтоженного прошлого, от которого и остался один только шепот. Неужели Аравия стерла последние следы Атлантиды?

Лишь в Еврейском квартале я испытывал настоящее неудобство. Под властью эль-Хадж Тами, Льва Атласа, Черной Пантеры, евреи процветали. Никогда в мелле не царило такое веселье. Никогда евреи не демонстрировали так ярко свое безвкусное богатство, защищенность и силу; их родственники были ближайшими советниками паши, и поэтому все евреи находились под его опекой. В мавританском характере неизменно присутствовал оттенок филосемитизма, но обнаружить это свойство у воинственного бербера — просто удивительно. С тем же успехом можно ожидать, что казацкий гетман захочет собственными руками построить синагогу. Эти люди уважают друг друга как старых соперников. Для их примирения нужно нечто большее, чем смена флага. Конечно, обитатели меллы не напоминали жалких, полуголодных хасидов из штетля. Эти евреи были хороши собой, с пропорциональными чертами лица и чудесными глубоко посаженными глазами. Женщины слыли красавицами и, когда появлялись на рынке, всегда становились предметом интереса благородных людей. Возможно, это были те самые евреи, которые следовали за Моисеем в пустыню, подобно тем, которые следовали за Чарлтоном Хестоном[716], - достойные и чистые. Даже Геринг отличал этот тип от всех прочих, но в конце концов его аргументы остались неуслышанными. Все, наверное, думали, что он слишком сентиментален. Я тоже привык, что на меня не обращают внимания по этой причине. Именно Геринг и напомнил мне старую шутку: никогда не доверяй сытому еврею, он тебя надует быстрее и хитрее всех прочих. Не то чтобы я когда-то верил, будто Чарлтон Хестон меня обсчитал. В конце концов, именно Сесил Б. Демилль пытался сделать Голливуд духовной твердыней нашей веры. Теперь, конечно, там правит Сион. Теперь, но не в 1929 году, когда я грезил, купаясь в восточной роскоши, а западный мир резко менялся. Я провел тот год, сосредоточившись исключительно на романтических отношениях, так что лишь спустя несколько месяцев после события услышал о крахе своего калифорнийского банка. Банки валились по всему миру, от Шанхая до Стокгольма, словно кегли в боулинге; казалось, что западная цивилизация сокрушена, что предреченный Хаос наконец обрушился на нас. Прозвучал сигнал к последнему бою — и некоторое время складывалось впечатление, что силы добра побеждают. Но все возможности были упущены. Я не извиняю Гитлера, Муссолини и прочих. Они тоже повернулись спиной к спасению.