Через час получили операционную. Крови дали всего 4 пакета по 300 мл – этого мало.

Гемоглобин больного 1,2 – я видел такое только раз в жизни в Луанде у чёрной русскоговорящей медсестры (обескровливающее кровотечение было связано с внематочной беременностью). Я тогда спас эту женщину аутотрансфузией – переливанием ей её собственной крови.

Буравлю дырку в животе троакаром для надлобковой катетеризации мочевого пузыря… Сестра в панике:

– А вы не проткнёте кишку?

– Могу проткнуть… У вас есть какие-то мысли?

– Нет… Я просто боюсь…

– Если боишься и мыслей нет – иди домой…

Фокус с катетером не получился – его забивают кровяные тромбы (а, может, там, в животе, полно дерьма?).

Открываю живот и черпаю в таз кровь:

– Цедите и лейте в вену.

– А можно? – с недоверием спрашивает анестезиолог.

– У вас есть другое предложение??? Нет? Тогда молчите и лейте.

Более 3000 мл (3 литра!!!) крови в животе.

Повреждения кишки нет, печень и селезёнка не разбиты. Кровотечение из тазовых вен, к которым сейчас не добраться – больной помрёт много раньше. Тампонирую малый таз четырьмя огромными салфетками и туго зашиваю живот. Последние кожные скобки – на этом этапе больной умирает…

– Может сердце помассировать… – растерянно предлагает один из анестезиологов.

Реанимировать больного анестезиологи собрались интернациональной группой числом четыре – чёрный молодой парень Могашуа, набожный мусульманин пакистанец Шейх, плохо играющий в нарды любитель кофе с коньяком иранец Саид Резаи (иранская революция его миновала), поляк с русскими именем и фамилией Володя Жаров – донимающий меня стихами про «одинокий парус, белеющий в голубом тумане моря».

Такое содружество понятно, так как смерть больного на операционном столе считается здесь анестезиологической смертью.

– Коллеги, эта смерть не ваша – у парня кровяное русло пустое, там нет субстрата для работы сердца.

Поляк Жаров разводит руками и заключает по-русски:

– «Кто виноват?» и «Что делать?» – жиды и поляки угробили больного…