Его плавная стремительность перерастает в осторожность.

Он огибает кусты и бежит по лесу. Его чувства устремлены вперед. Усы определяют, какие ветви самые хрупкие и их следует избегать. Длинные остевые волоски шерсти предупреждают его, когда следует уклоняться, а когда – пригибаться.

Чувствительные подушечки лап сообщают, как лучше распределить вес между четырьмя лапами, чтобы избежать хруста сухих листьев или шороха сосновых иголок. Глаза отмечают градацию тьмы перед ним, направляя в самые глубокие тени.

Его нос еще более чувствителен. Ноздри раздуваются, втягивая все запахи, рисуя мир в калейдоскопе невидимых глазу следов, как прошлых, так и настоящих. Они наполняют его и устремляются наружу, сплетаясь воедино, превращая его в единое целое с лесом, с влажным известняком, с ветерком, дующим в каньоне.

В такие мгновения пес освобождается от плоти и костей, от надрывного дыхания и бешено стучащего сердца. Чувствует, как широкий мир манит его. Он зовет его мелькнувшим в ветвях хвостом белки, резким запахом рысьей мочи, ярким опереньем певчей птицы, взлетающей с ветки.

Но он держит уши торчком, поворачивая их то в одну сторону, то в другую. Он слышит тех, кто следуют за ним, отслеживает их шумные шаги, замедляет свой бег. Он подавляет соблазн броситься в большой мир, который его искушает, который его притягивает. Вместо этого он чувствует нечто более сильное, что удерживает его здесь. Он тянется к колодцу тепла, к знакомому запаху пота и дыхания, к закопанному там обещанию, к стае и дому.