«19 августа 1762 года. Миновали 120-й меридиан. Суточная температура упала до отметки +14° F. Скорость судна не больше 5 узлов. Наблюдается постоянное обледенение рангоута и такелажа. Количество шуги на воде существенно возросло, приняты меры повышенной предосторожности. В 13.47 минут по Гринвичу матрос Абнер Пейтти сорвался с мачты и упал на палубу. Пострадавший получил тяжелые травмы и положен в лазарет под присмотр судового врача Ингера…»

«19 августа 1762 года. Миновали 120-й меридиан. Суточная температура упала до отметки +14° F. Скорость судна не больше 5 узлов. Наблюдается постоянное обледенение рангоута и такелажа. Количество шуги на воде существенно возросло, приняты меры повышенной предосторожности. В 13.47 минут по Гринвичу матрос Абнер Пейтти сорвался с мачты и упал на палубу. Пострадавший получил тяжелые травмы и положен в лазарет под присмотр судового врача Ингера…»

– Добрый вечер, доктор, – сказал я, заходя в маленькую каюту, срочно переделанную под лазарет. – Как у нас дела?

– Дела скверно, сэр, – сказал Ингер устало, вытирая руки полотенцем. – Пейтти совсем плох. Он уже сутки не приходит в сознание – у него сотрясение мозга и поврежден позвоночник. Боюсь, что он не дотянет до утра. Вордер весь горит – у него началась пневмония. Я постараюсь сделать что смогу, но… – Ингер развел руками. – Положение тяжкое, сэр. Лекарства у меня на исходе. Лука и чеснока практически не осталось – приходится давать каждому из команды по дольке в день, но скоро закончится и это. Тогда начнется цинга. Нам срочно, срочно нужно возвращаться…

– Мы обязательно вернемся, Ингер, – сказал я. – Главное – не отчаиваться. Господь милостив к нам, грешным рабам своим…

Раздался резкий толчок – судно остановилось, словно мягко упершись во что-то. Срочно, накидывая капюшон на голову, я выскочил на палубу. Ночь была очень холодная, и кожу на лице моментально стянуло. На палубе горели фонари, освещая скопившуюся на баке кучку возбужденных людей. Среди них был и Ситтон – двое матросов что-то показывали ему во тьме прямо по курсу. Из центрального люка появился взволнованный Берроу – позабывший надеть шапку и даже не обративший внимание на холод, он ринулся по шканцам на бак.

– Что, что случилось? – спросил и я, когда приблизился к ним.

– Впереди затор, сэр, – сказал кто-то из матросов, не знаю кто, указывая на бушприт во тьму. Нас окружала сплошная колышущаяся масса шуги и битого льда – именно она и затормозила ход, когда резко убрали паруса. А впереди на расстоянии двух-трех кабельтовых отчетливо виднелось белеющее в темноте сплошное ледяное поле, прорваться через которое даже с хорошего разгона для «Октавиуса» было невыполнимой задачей, так как оно шло чуть ли не на четверть мили вперед – и выход из пролива в открытый океан был полностью покрыт им.