Возле его комнаты начиналась лестница, которая вела к двери, выходившей на задний двор, к насосу и уборной. В комнате справа проживала пара бледных конгрегационалистов — студентов богословия, которые предпочитали разговаривать только друг с другом. В двух комнатах с другой стороны коридора жили низенький, величавый библиотекарь колледжа и студент последнего курса по имени Ральф Брук, у которого было веселое веснушчатое лицо, а в глазах застыло немного удивленное выражение. Брук учился на факультете классической филологии. В первое же утро, за завтраком, Шаман увидел у него в руках томик Цицерона. Отец хорошо научил его латыни, и он сказал:

— Iucundi acti labores. Приятно сознание оконченного труда.

Лицо Брука засияло, словно лампа.

— Ita vivam, ut scio. Клянусь жизнью, я знаю.

Брук стал единственным человеком в доме, с которым Шаман регулярно общался, за исключением декана и его тощей жены с белыми волосами, которая старалась пробормотать несколько предписанных хорошими манерами слов.

— Ave! — Каждый день приветствовал его Брук. — Quomodo te habes hodie, juvenis? Как ты сегодня утром, юноша?

— Tam bene quam fieri possit talibus in rebus, Caesar. Так, как следует ожидать при данных обстоятельствах, Цезарь, — всегда отвечал Шаман. Каждое утро. Так они шутили.

Во время завтрака Брук воровал булочки и непрерывно зевал. И только Шаман знал почему. У Брука была женщина в городе, и он оставался у нее допоздна, и очень часто. Спустя два дня после того, как Шаман приехал в колледж, латинист уговорил его прокрасться вниз по лестнице и отпереть черный ход, когда все уже лягут спать, чтобы Брук мог войти незамеченным. Брук в дальнейшем часто будет просить его об этом одолжении.

Занятия проходили каждый день и начинались в восемь часов утра. Шаман выбрал физиологию, английскую литературу и сочинение и астрономию. К восторгу и ужасу Брука, он сдал экзамен по латыни. Вынужденный изучать еще один язык, он предпочел иврит греческому, хотя причины такого выбора анализировать не стал. В первое воскресенье в Гейлсберге декан и миссис Гаммонд взяли его в пресвитерианскую церковь, но позже он заявил супругам, что придерживается конгрегационализма, а студентам богословия — что он пресвитерианец, и таким образом каждое воскресное утро проводил, гуляя по городу.

Железная дорога добралась до Гейлсберга за шесть лет до того, как туда приехал Шаман, и принесла процветание и свойственное ему разнообразие национальностей. Кроме того, неподалеку от города, в Мишн-хилле, развалилась кооперативная колония шведов, и многие ее обитатели переехали на постоянное место жительства в Гейлсберг. Шаману нравилось смотреть на шведских женщин и девочек, любоваться их пшеничными волосами и прекрасной кожей. Когда он принимал меры, чтобы не запачкать ночью простыни миссис Гаммонд, в эротических фантазиях его навещали именно шведки. Однажды, гуляя по Саут-стрит, он остановился как вкопанный, заметив копну более темных волос: он был уверен, что знает ее, и на мгновение перестал дышать. Но оказалось, что женщина была ему не знакома. Она коротко улыбнулась ему, заметив на себе его взгляд, но он опустил голову и поспешно ушел. На вид ей было по меньшей мере лет двадцать, а ему не хотелось знакомиться с женщинами старше себя.