Пожалуйста, старайся не забывать о своем собственном здоровье, позаботься о себе так же, как обо всех остальных, и помни о том, что тебя ждут те, кто полностью полагается на твою силу и доброту.

51

Трубач

Роба Джея не страшили палаточная жизнь или сон на твердой земле. Гораздо сложнее было жить с мыслями, которые ни на миг не оставляли его: он все гадал, почему на самом деле пришел сюда и чем закончится эта ужасная гражданская война. Положение южан явно с каждым днем ухудшалось.

— Мы не победим, постоянно проигрывая, — заявил майор Воффенден в один из своих немногочисленных моментов просветления.

Большинство солдат, с которыми жил в одном лагере Роб Джей, всегда напивались в стельку, будучи не при исполнении, особенно после выдачи жалования. Они пили, чтобы забыть, чтобы вспомнить, чтобы отпраздновать и чтобы поддержать друг друга. Грязные парни едва держались на ногах и напоминали бешеных псов на привязи, всегда готовые грудью встретить смерть и настичь своих заклятых врагов — других американцев — таких же грязных и пьяных, как они сами.

Почему они всей душой жаждут убивать конфедератов? Мало кто из них умом понимал это. Роб Джей видел, что война забрала у них разум и смысл жизни, и теперь они мыслят иными категориями, забыв о причинах и следствиях. Они рвались в бой, потому что шла война и потому что убийство официально провозгласили достойным делом каждого патриота. И этого оказалось достаточно.

Ему хотелось взвыть от беспомощности, наорать на них, закрыть всех генералов и политиков в темной комнате, как расшалившихся глупых детей, схватить их всех одновременно за горло, встряхнуть хорошенько и спросить: «Да что же вы? О чем вы думали?»

Но вместо этого он принимал больных каждый день и давал им рвотный корень, хинин и болеутоляющие средства, а потом всякий раз внимательно глядел под ноги, идя в сторону своей палатки, будто бы находился на огромной псарне.

В свой последний день в сто шестом канзасском полку Роб Джей нашел казначея, забрал восемьдесят долларов жалованья, вернулся в палатку, повесил Мее-шоме на плечо и упаковал чемодан. Майор Воффенден, укутавшийся в пончо из парусины, даже не открыл глаз, чтобы сказать хоть слово на прощание.