Постепенно воспоминания тускнели, и в памяти осталась лишь сгорбленная фигурка отца, удалявшегося, прихрамывая, от ворот монастыря в Льюисе, и злорадно скалящиеся в свете факелов лица Монфора и его людей. Они походили на волков, жадно наблюдающих за тем, как жертва, сама того не подозревая, идет прямиком к ним в пасть. Они подталкивали друг друга локтями и обменивались грубыми шуточками, спеша сполна насладиться унижением короля перед лицом победителя в гражданской войне, человека, который отнял у Генриха его королевство и лишил власти. Именно тогда, сильнее, чем в любое другое время, даже в изгнании в Гаскони под флагом с драконом или на раскисших от дождя полях Уэльса, Эдуард по-настоящему испугался того, что ему не суждено носить эту корону.

Этот день заставил себя долго ждать.

Эдуард приблизился к архиепископу, ожидавшему его на помосте. Здесь, стоя в столбе света перед лицом толпы, он произнес клятву вступления на престол. Его голос звенел под сводами старинного храма, когда он обещал защищать Церковь, вершить справедливость и охранять права короны. А когда все закончилось, архиепископ под руку свел его по ступеням, сквозь клубы дыма от благовоний, вниз, к главному алтарю. Здесь, под звуки песнопений церковного хора, с Эдуарда сняли мантию, под которой оказалась простая льняная рубашка. Приняв из рук епископа Лондона сосуд со святым елеем, архиепископ подошел к нему, дабы совершить обряд помазания, который должен был превратить Эдуарда из обычного человека в короля. Читая псалмы по-латыни, архиепископ погрузил палец в елей. Он заколебался, и рука его застыла над обнаженной грудью Эдуарда.