Теплое сухое дерево под руками… Что играть? А, все равно, пальцы сами найдут дорогу среди струн!

Там, на берегах Парагвая, музыка всегда была с нами. И не только потому, что кадувеи и маскира не трогали тех, кто играл на флейте или лютне.

Наша музыка несла мир, несла слово Божье. Мог ли я тогда подумать, что в далекой Индии брат Паоло Брахман тоже примеряется к дудочке!

Не Божья работа!

Не Божья!

Ох, как вы правы, Ваше Высокопреосвященство!

Правы?

Но ведь брат Паоло выполнял приказ! И брат Сфорца тоже выполнял волю Конгрегации, волю Общества Иисусова! Мы все — солдаты Христовы, и тот, кто не следует Ему, — презренный трус!

Полегини струсил — и стал предателем, мерзким предателем и убийцей! Но ведь то, что готовил Джеронимо Сфорца, — хуже чумы! Брат Паоло спас тысячи, может быть, десятки тысяч!..

Трус? Предатель?

Герой?

Разве взбунтовавшийся топор может быть героем? А я? Кто я? Я, всегда выполнявший приказы?

— Что это было, друг мой? Ma foi! Я никогда не слышал, чтобы вы так играли!

— Не помню, шевалье. Не помню…

— Но как же так?

* * *

К полуночи ливень стих, лишь редкие капли продолжали метко и точно бить в переполненные водой навесы и пологи шатров. Табор наконец умолк. Все, что могло случиться в этот страшный день, уже случилось.

Издалека, от королевского лагеря, сквозь волглую мглу ветер принес обрывки знакомого песнопения. «Те Deum lau datum». Там славили Бога.

И вновь черное покрывало сна разлетелось в клочья, в глаза ударила яркая синева зимнего неба, и лик Бирюзовой Девы Каакупской глядел на меня сурово, без сожаления, без милости.

Руки черпали песок, скрюченные пальцы цеплялись за уходящий из-под ног склон. Тщетно, тщетно! Исчезло небо, навсегда сгинул Ее лик, сменившись серым холодным сумраком.