Праведные будут славить имя Твое…

Misteria finita.

Я очнулся только на переправе. Очнулся, скривился от боли, привстал, пытаясь опереться на непослушную руку.

В глаза ударило солнце. Я зажмурился, отвернулся, снова приоткрыл веки.

Зеленая стена камыша. Очень знакомая. Камыш, наглая лягушка, невозмутимо шлепающая по черной грязи… Вот мы где! Черт, но здесь же топь!

— Гуаира! Ma foi! Слава Богу!

Я попытался улыбнуться. Марс был по-прежнему хорош — в помятой каске, с оцарапанной щекой, с опаленной бородкой.

— Почему мы здесь, шевалье? Пикардиец вздохнул, мотнул головой. Я все-таки встал. Пошатнулся, выпрямился, прижал ладонь к звенящему болью виску.

— Надо… Надо прорываться к гатям! Здесь не пройти! Дю Бартас снова вздохнул, отвернулся.

Берег был заполнен людьми. Тонкая шеренга реестровцев с мушкетами, а за нею — огромная тихая толпа в белых рубахах, ноши с ранеными, какие-то повозки, несколько перепуганных лошадей. Сколько здесь народу? Тысяча? Пять? Больше? Табор остался в стороне, переправы совсем рядом! Чего мы ждем?

— Шевалье! Мы должны прорываться…

— Поздно, друг мой!

От его негромкого голоса мне стало страшно — впервые за весь бесконечный страшный день.

— Там резня, Гуаира. Вилланы пытаются уйти через болото, но в лагерь ворвалась кавалерия, они развернули пушки… Я приказал занять оборону.

Я стиснул зубы, с трудом заставив себя обернуться. Оборона? Три сотни реестровцев — и огромная безоружная толпа. Впереди — озверевшие diablerie, за спиной — болото.

— Мы пытались искать путь, говорят, тут есть тропинка. Vieux diable! Такая трясина!

Зеленый камыш застыл непроходимой стеной. Великий дух Тупи, где ты?

— Ну, мне пора…

Пора? И тут прозрачная пелена боли наконец-то отпустила. В глаза ударил блеск — невыносимо яркий блеск начищенной стали. Они уже здесь, латники с крыльями за спиной, совсем рядом. Спешенные, сбитые в толпу, они не спешат, приближаются медленно, шаг за шагом. Торопиться некуда, дичь в ловушке, охота близится к концу…

— Монсеньор! Монсеньор!