— Его нельзя было убивать! Нельзя! Что он вам сделал, сволочи? Что он вам сделал? Что он вам сделал?
— Пане! Пане зацный!
Чья-то рука осторожно коснулась плеча. Коснулась, отдернулась.
— Вот он, убивец, пане! Поймали! Повесить чи в болоте потопить?
Небритая красная морда, испуганные глаза, кровавый след на щеке, рыжие волосы — торчком…
— Их… Их… Нихт шиссен, гершафтен, нихт шиссен! Они ошиблись. Не поляк — немец. Из тех, кого так не любит шевалье.
— Дайте! — крикнул я, протягивая руку. — Пистоль, мушкет, нож! Дайте! Что-нибудь! Скорее!
Мне в ладонь легла теплая рукоять пистолета. Я взвел курок, проверил, есть ли порох в запале.
Есть!
Священникам нельзя убивать. Но я отправлял в Ад и буду отправлять еще — таких, как этот!
— Ты убил католического священника, — проговорил я по-немецки, медленно поднимая руку с пистолетом. — Ты убил хорошего человека, понял?
— Нет, нет, не надо!
Он рухнул на колени, завыл, закрыл глаза ладонями.
— Я не виноват, майн герр! Не виноват! Мне приказали! Приказали убить попа в сутане и с гитарой! Это приказ, я не мог не выполнить приказ!..
Рука дрогнула.
«Монсеньор! Ваша лютня! Она не намокла, я старался держать ее повыше!»
«Вы!.. Мальчишка! Еретик! Я запрещаю вам! Запрещаю! Клирик не должен играть на гитаре! Вы слышите? Я приказываю вам не брать с собой гитару! Приказываю! Вы обязаны повиноваться!..»
«…Я найду тебя, Адам! Прощай! Не забудь о подарке!» …Нельзя брать гитару… Не забудь о подарке…
Ладонь разжалась. Пистолет неслышно ударился о мягкую землю.