Меня коснулась слабая рука. На меня смотрела лежащая в постели Целительница Марта, я видела, как отражаются угольки огня в её единственном открытом глазу.

— Я так устала, Целительница Марта, так устала. Завтра сожгут Османну, и я должна думать только о ней, а сделать ничего не могу.

Целительница Марта мягко сжала мою руку, словно призывая продолжать.

— Хозяйка Марта считает, что нам надо вернуться в Брюгге. Остальные женщины уже собрались и готовы ехать, они ждут только моей команды, а я не могу ее отдать. Я подвела стольких людей — тебя, Османну, несчастную малышку Гудрун. Я не могу ещё раз ошибиться. Я ведь решаю за весь бегинаж, и не только за тех бегинок, что сейчас здесь, но за всех женщин, которые годами, даже столетиями присоединялись к нам. Впервые в жизни я не знаю, что делать. Если бы против нас ополчилась толпа северян-язычников — наш долг был бы ясен. Но если нас собирается уничтожить сама святая церковь — в чём наша опора? Pater misericordiam, почему же Бог мне не отвечает?

— Гар.

Опять. Только не это. Почему она произносит только эти бессмысленные звуки, просто насмешка, а не слово.

— Чего ты хочешь, Целительница Марта? Может, воды?

— Са… гар.

— Да, я слышу. Тебе холодно? Разжечь огонь?

И что я делаю в лечебнице? Мой долг — быть в часовне, молиться. Но все молитвы ушли, исчезли в пустоте. Я даже не уверена, что Целительница Марта меня слышит. Однако этот её единственный звук, пусть и бессмысленный, всё же лучше полного молчания.

— Sau… garde.

Я изумлённо смотрела на неё.

— Что? Что ты сказала?

— Sauve… garde.

На этот раз ошибки быть не могло. «Sauvegarde» — надпись над воротами нашего «Виноградника», бегинажа в Брюгге.

— Так вот что ты пыталась сказать все эти недели? Нет, Целительница Марта, нет! Ты не должна просить меня вернуться в Брюгге. Тогда с таким же успехом мы могли бы стать монахинями, прячущимися от мира. Но мы не стремимся к безопасности. Думаю, ты лучше всех это понимаешь.

Она поморщилась, и я пожалела о сказанном. Разве мало боли я ей причинила?

— Прости, Целительница Марта. Я эгоистка. Ты немолода и нездорова, и правильно, что ты хочешь вернуться и провести последние дни в «Винограднике», где о тебе как следует позаботятся. Я должна была внимательнее слушать, догадаться, что ты просишь о возвращении домой.

Она шлёпнула меня по руке. На удивление резко. Я потёрла кожу — скорее признавая упрек, чем от боли.

— Sauvegarde! — она шлёпнула по моему виску, потом по-своему.