— Он, по-моему, еще спит, он совсем вымотался.
— Мне очень жаль, что это происшествие испортило вам вечеринку. Я помню, как ты пела Voi che sapete.
— Я надеялась, что ты услышишь. Ах, Чарльз…
— Лиззи, прошу тебя, не надо…
— Ты на мне женишься?
— Лиззи, перестань.
— Я умею стряпать и водить машину, и я тебя люблю, и характер у меня золотой, без всякой неврастении, а если тебе нужна нянька, буду и нянькой…
— Это же была шутка.
— Я ведь была тебе нужна, когда ты писал…
— Это мне пригрезилось. Я тебе объяснил, я люблю другую.
— А не это ли тебе грезится? — Нет.
— Она ведь ушла.
— Да, но теперь, Лиззи, мне только что был подан удивительный знак… и вот неожиданно путь… открыт.
— Смотри-ка, дождь пошел.
— Будем любить друг друга свободно, как я говорил вчера.
— Если ты уйдешь к ней, то уж никогда не захочешь меня видеть.
А ведь и верно, подумал я. Если я завладею Хартли, я сразу увезу ее подальше, я ее спрячу и сам спрячусь вместе с ней.
Мы не поедем с ней ни в Париж, ни в Рим, ни в Нью-Йорк, это были пустые фантазии. Я не могу познакомить Хартли ни с Сидни Эшем, ни с Фрицци Айтелем, ни с вылощенной Жанной, которая теперь именует себя принцессой. Я не могу даже повести ее в ресторан с Лиззи, или с Перегрином, или с Гилбертом. На этом роскошном фоне она не смотрится. Мы с Хартли будем жить одни, скрытно, инкогнито, где-нибудь в Англии, в деревне, в маленьком доме у моря. И она будет шить и ходить в лавку, а я буду работать в саду и красить прихожую, и у меня будет все, что я упустил в жизни. И мы будем беречь и лелеять друг друга, и будет много непритязательной доброты, и простор, и покой, незапятнанный, незамутненный. И я буду общаться с обыкновенными людьми и сам стану обыкновенным, и отдохну, Боже, как мне хочется отдохнуть; и мой конец с моим началом, как было предопределено, как положено. Этого, именно этого, я инстинктивно жаждал, когда, ко всеобщему удивлению, бросил театр и уехал сюда,