Первой он увидел ее, во дворе, она кормила кур; увидел двадцать лет в ее седых волосах и сутулости. Но лицо его матери, поднявшееся на его зов, было гладким, а улыбка именно такой, как он помнил. Ей пришлось присесть и немного всплакнуть, но когда все прошло, она повела его через двор.
– Смотри, кто пришел, – сказала мать, открывая дверь сарая.
Воздух был насыщен запахом горячего солода. Отец сидел перед котлом, подбрасывая дрова в огонь, и, конечно же, его глаза наполнились водой от спертого воздуха и пламени, не иначе. Он поднялся со стула, на мгновение застыл, протянув вперед руку, потом уселся обратно.
– И где же ты был? – спросил он, отвернувшись, чтобы подбросить еще одно полено.
– В разных местах.
– Правда? И надолго вернулся?
– На время.
Отец вновь поднял взгляд, пару мгновений внимательно рассматривал своего старшего сына – богатый стеганый плащ, прекрасную тонкую рубашку, серебряные пряжки на сапогах.
– Хорошо, – наконец произнес он. – Потому что тебе пора учиться ремеслу. Мужчина не может пробиться в этом мире без ремесла, сын. Ты это знаешь?
– Знаю, отец.
– Хорошо.
Старик указал на кучу ячменного солода, лежащую рядом на досках.
– Это альфа – самый лучший ячмень, выращенный под Божьим добрым солнцем. А это, – сказал он, протягивая руку назад и поднимая большой закупоренный кувшин, – это омега.
Он вытащил пробку, глотнул, протянул кувшин. Джон Грант поднес его к губам. Но прежде чем пить, он глубоко вдохнул. И понял, даже не успев попробовать, что теперь он по-настоящему дома.
Работы осталось немного, и потому он сделает ее сейчас, хотя близились сумерки, и семья потеряет терпение и станет ругать его за очередной запоздавший ужин. Но удушающая жара ушла, и последний уголок можно закончить по прохладе, в шепоте ветра, треплющего серые тополя на краю поля, прежде чем долететь до него, намекая на скорое окончание сезона.