Он не пошел к причалам. Не смог, поскольку сам не знал, что будет там делать. И когда прилив обратился вспять, внезапно проснулась Лейла – голодной. Пока она ела, он выдал какую-то отговорку и вышел на террасу. Но суда, идущие к Константинополю, стали уже крошечными, и вскоре совсем исчезли…
Какой-то шум вернул его обратно, в настоящее. Шаги.
– Мама ушла от меня! – закричал мальчик, ковыляя по террасе.
Его возмущение уже утихло, но ему хотелось сообщить о нем отцу.
– Ты спал, Константин, – сказала Лейла, выходя следом, нагнулась подхватить его. – И видел сон.
– Хороший сон.
Мальчик потер заспанные глаза, потом посмотрел вверх, на отца.
– Я стрелял из твоего лука.
– Правда? – улыбнулся Григорий. – Хочешь сейчас из него пострелять?
– Да! Да!
Григорий держал его на террасе, как любой мужчина в Рагузе, живущий у стен, – на случай внезапного нападения. На пути к луку лежало письмо из Константинополя. Григорий наклонился, поднял его.
– Констан, это послание для сирен. Отправим его им со стрелой?
– Да! Да! – снова воскликнул мальчик, вырываясь из рук матери.
Нет ничего страшного в том, чтобы выстрелить по падающим и взмывающим птицам, которые, как рассказали ему родители, были сиренами, пытающимися заманить моряков на скалы внизу. Григорий встал посреди террасы, чтобы не мешала низкая стена дома и город под ней; Константин – в круге его рук, положив одну руку на кольцо лучника, а другой обхватив правое предплечье отца. Лейла намотала бумагу на древко стрелы, завязала нитью и протянула им.
Григорий наложил стрелу, натянул лук, прицелился вверх.
– Сейчас? – спросил он.
– Сейчас! – воскликнул мальчик, и они вместе выпустили стрелу и ее послание по дуге над высокой каменной стеной. Ласточка нырнула к ней, потом развернулась, мелькнув белой грудкой – высоко-высоко, в самом голубом из всех небес.