— Тебе пришлось много выстрадать, Морриган, — сказал Финниан. — Я знаю.

— И теперь мне предстоит вынести новые страдания?

— Этого я знать не могу. Я могу лишь отпустить тебе твои грехи. Все остальное — не в моей власти.

Морриган вновь перевела взгляд на вырезанного из дерева Христа на кресте. Искреннее покаяние, исповедь, отпущение грехов — она верила в это, как в восход солнца, но теперь полагала, что они утрачены для нее навсегда. Особенно после всего того, что случилось по ее вине.

— Я вижу раскаяние в твоих глазах, дитя мое, — сказал Финниан. — Позволь мне выслушать твою исповедь, и я отпущу тебе твои грехи. А потом ты поможешь мне избавиться от еще большего зла, и мы отвезем тебя в другое место. И я буду молиться о том, чтобы оно оказалось лучше нынешнего.

Эпилог

Эпилог

Заносчивая небритая орда

Начала свой путь по гаваням;

Птичьи клювы с бородатыми головками

Высовывались из церквей Улада.

Лежа на юте корабля, Торгрим проклинал окружающий мир; Лиффи, скопление домов и лавок, земляные стены наружных бастионов, пологие зеленые холмы, убегающие вдаль от кромки

прибоя, уродливый Дуб-Линн, прижавшийся к берегам серой реки, и дым, низко стелющийся над соломенными крышами. Палуба была его палубой, корабль был его собственным, и он разбогател за счет добычи, которую они взяли в Таре. Но все это не могло подсластить горечи, которую он испытал, вновь оказавшись здесь, медленно поднимаясь по реке к Дуб-Линну, этому проклятому городу, от которого боги никак не позволяли ему избавиться.

После сражения под Тарой минула неделя. Викинги едва ли не волоком дотащили Торгрима до опушки леса, где задержались ровно настолько, чтобы соорудить для него носилки, после чего отнесли к кораблю, который стоял на якоре на реке Бойн. Они все время оставались настороже и даже выставили арьергард[41], ожидая, что ирландцы, разъяренные и жаждущие мести, словно стая ворон, вырвутся из крепости и обрушатся на них, но этого не случилось, так что единственной помехой для норманнов на марше к реке стала их собственная слабость и полученные раны.

С Торгрима сняли кольчужную рубашку, и он, несмотря на дикую боль, не издал ни звука. Заодно с него срезали и пропитанную засохшей кровью тунику. Сейчас им очень пригодилась бы Морриган со своими снадобьями, но и среди викингов нашлись люди, весьма сведущие в искусстве врачевания полученных в бою ран, которые и занялись Торгримом. Рана оказалась глубокой, но кинжал Арнбьерна был тонким и острым, и потому не разорвал мышечную ткань. Они смыли засохшую кровь, нанесли на рану целебную мазь и забинтовали ее чистыми тряпицами. Харальд принялся суетиться вокруг отца и не отходил от него ни на шаг, пока Торгрим, с трудом подавляя раздражение, не приказал ему угомониться.