У меня не так уж много провалов в памяти, но весь конец того ужасного дня бесследно исчез в одном из них. Я не помню и ночи, которая за ним последовала, но помнится, на следующее утро — того самого дня, когда должно было состояться слушание дела, — меня охватила какая-то странная бесшабашность. Я как бы поднялся над всеми заботами и, причесываясь перед зеркалом, бормотал себе под нос: «Держись, Флэши, мой мальчик, они все-таки тебя еще не прижали. Вспомни темницу Гюль-Шаха, вспомни острие Руди у самой твоей глотки в подвале Йотунберга, вспомни, как головорезы-гази гнались за тобой по дороге на Джагдулук; вспомни невольничий фургон на Миссисипи, вспомни де Готе, буравящего тебя бусинками глаз. И что же, ты все-таки здесь, не так ли? Твоя задница уже зажила настолько, что ты снова сможешь сбежать, если это будет нужно, — так ощетинься мужеством загнанной в угол крысы, держись молодцом и пошли они все к дьяволу! Блефуй, мой мальчик — блефуй, изворачивайся и лги ради сохранности собственной шеи и сохранения чести старой Англии».
С такими-то мыслями в голове и похолодевшими внутренностями я был под эскортом препровожден в зал суда.
XIV
XIV
Слушание проходило в большой белой комнате, стены которой были обшиты дубовыми панелями, напоминающими лекционный зал, с ярусами полукруглых скамеек для зрителей с одной стороны, небольшим возвышением с кафедрой для судьи и двух его помощников на другой, а между ними, сразу под возвышением, стояли три огромных стола. У одного из них сидели Клизероу и Данн, на скамье за ними — я сам и, к моему глубокому удивлению, две самые прекрасные смуглые девушки, каких только можно себе представить, все в блеске роскошных нью-орлеанских туалетов, под присмотром пожилой матроны. Они шушукались и пересмеивались под прикрытием широких полей своих шляпок, а когда я занял свое место, то красотки еще более оживились и начали пересмеиваться и перешептываться с удвоенной энергией до тех пор, пока их пожилая нянька не шикнула на них. Мой эскорт покинул меня и разместился на передней скамье для зрителей, во главе с капитаном Бэйли, в полном парадном мундире. Он кивнул мне, по-заговорщицки улыбаясь, и я ответил ему вымученной улыбкой.
За центральным столом сидело несколько клерков, но дальний стол оставался пустым до самого начала процесса. К этому времени места для зрителей были переполнены народом — почти одними мужчинами, которые болтали, нюхали табак, громко сморкались и перекликались друг с другом. Я ощущал на себе взгляды многочисленных глаз, хотя гораздо больше смотрели на двух смуглянок, которые все охорашивались и призывно улыбались, поигрывая перчатками и зонтиками. Я так и не смог понять, кто они такие и какого черта делают здесь.