Мбежане нес перед Шоном фонарь. Они шли медленно, чтобы Шон мог хромать с достоинством. Завидев их, Ян Паулюс с усилием встал с кресла и с таким же усилием поздоровался. Мбежане солгал – если не считать отсутствия зуба, разницы между лицами не было. Упа хлопнул Шона по спине и сунул ему в руки бокал с бренди. Когда-то он был высоким и мощным, но двадцать тысяч солнц провялили его плоть, оставив только жесткие мышцы, обесцветили глаза, окрасив их в светло-зеленый цвет, и сделали кожу жесткой и морщинистой, как шея индюка. Борода у него была светло-желтой, но вокруг рта еще виден был рыжий цвет. Он задал Шону три вопроса, не дав времени ответить даже на первый, и подвел его к стулу.

Упа говорил, Шон слушал, а Ян Паулюс дулся. Упа говорил о скоте, об охоте и о землях на севере. Через несколько минут Шон понял, что от него и не ждут участия в разговоре – несколько его робких попыток были погребены под лавиной слов упы. Поэтому Шон только слушал – отчасти упу, отчасти негромкие голоса женщин у кухонного костра за лагерем.

Однажды он услышал ее смех. Он знал, что это она – звук был сочный и напоминал то, что он увидел в ее глазах.

Наконец женщины закончили возню с едой и горшками, и ума подвела девушек. Шон встал и заметил, что Катрина высока и плечи у нее как у мальчика. Когда она шла к нему, ее юбки на мгновение облепили ноги, и он увидел, что ноги у нее длинные, но ступни маленькие. Волосы темно-рыжие и связаны сзади в огромный пучок.

– Медведь-драчун, – сказала ума, взяв Шона за руку, – позволь представить тебе мою невестку. Генриетта, вот человек, который едва не убил твоего мужа.

Ян Паулюс фыркнул в своем кресле, и ума рассмеялась, ее грудь весело заколыхалась.

– А это моя младшая дочь Катрина. Ты видел ее вчера вечером.

«Я ей нравлюсь». Ее пальцы в его руке – длинные, с квадратными подушечками.

Шон рискнул улыбнуться.

– Без нее я бы истек кровью, – сказал он.

Она улыбнулась в ответ, но не губами.

– Вы хорошо переносили боль, минхеер.

– Хватит, девочка, – резко сказал упа. – Иди сядь рядом с матерью. – Он снова повернулся к Шону. – Так я рассказывал тебе об этой лошади. Я сказал тому малому: «Она не стоит и пяти фунтов, не говоря уж о пятнадцати. Посмотри на ее голени. Они тонкие как спички». Тогда он говорит, отвлечь хочет, понимаешь? Говорит: «Пойдем, посмотри на седло». Но я-то видел, чего она стоила.

Тонкая ткань блузки едва сдерживала бурные движения груди девушки. Шон подумал, что никогда не видел ничего более удивительного.

Рядом с костром на козлах установили стол; все наконец перешли к нему. Упа произнес молитву. Шон смотрел на него сквозь ресницы. Борода упы дергалась, когда он говорил, и в одном случае он стукнул по столу кулаком, чтобы подчеркнуть перед Всемогущим значение своих слов. Его «аминь» прозвучало так громогласно, что Шон едва сдержался, чтобы не зааплодировать. Упа утомленно сел. «Аминь», – сказала ума и принялась раскладывать еду из котла размером с ведро. Генриетта принесла тыквенные оладьи, а Катрина нарезала ломти свежего хлеба и положила каждому на тарелку. Наступила тишина, прерываемая только звоном металла о фарфор и громким сопением упы.