В час пополудни начались роды.

* * *

Они напоминали скорее смертельный бой, чем рождение новой жизни.

Весь остаток дня и всю ночь Сантэн и ребенок сражались друг с другом.

— Я не закричу, — цедила Сантэн сквозь стиснутые зубы, — ты не заставишь меня кричать, проклятый.

Боль налетала порывами, которые заставляли ее вспоминать высокий прибой Атлантики, обрушивающийся на Берег Скелетов. Она вздымалась на этих волнах, а потом бросалась с них в глубины ущелий между ними.

Каждый раз, когда боль особенно усиливалась, она старалась принять сидячее положение, как научила ее Х’ани. Но сестра Амелиана укладывала ее на спину, и ребенок оставался в ней.

— Я тебя ненавижу! — кричала Сантэн монашке; пот жег ей глаза и ослеплял. — Ненавижу тебя и эту тварь во мне!

Ребенок, чувствуя эту ненависть, терзал Сантэн, скрючивался, словно хотел воспрепятствовать своему выходу.

— Убирайся! — кричала она. — Убирайся из меня!

Как ей хотелось почувствовать руки Х’ани, чтобы та разделила ее напряжение и боль!

Однажды Лотар спросил снаружи:

— Как дела, сестра?

— Ужасно. Она сражается, — ответила монашка, — как воин, а не как мать.

За два часа до рассвета, с последней схваткой, когда Сантэн казалось, что позвоночник разваливается на части, а бедра отрываются от таза, наконец появилась головка ребенка, большая и круглая, а через мгновение ночную тьму прорезал крик новорожденного.

— Это кричишь ты, а не я! — торжествующе прошептала Сантэн.

Она затихла и успокоилась, все упрямство и ненависть ушли из нее. Сантэн лежала пустая и истерзанная болью, словно от нее осталась лишь оболочка.

* * *

Когда Сантэн проснулась, в изножье ее постели стоял Лотар. У него за спиной занимался рассвет, освещая брезентовые стены, так что Лотар казался темным силуэтом.

— Это мальчик, — сказал он. — У тебя сын.