Опасаясь, что дону Алваро вздумается написать что-нибудь прямо противоположное, Просперо показал ему свое письмо. Испанец изумился.

– Но это неправда! – воскликнул он.

– Полно, полно, друг мой! Разве я осмелился бы написать императору ложь? Укажите мне хоть слово неправды.

Дон Алваро еще раз изучил письмо.

– Я не могу ткнуть пальцем в лживое слово. Неверен общий смысл! Какое отношение имеет Дориа к этому делу?

– Разве не Дориа задумал разделаться с Драгутом? И разве его замысел не исполнен? И разве он не находился в восточной части Средиземноморья, разве неаполитанская эскадра не часть его флота?

– Но зачем вы отказываетесь от славы, от своей собственной победы, достойной ордена Золотого руна?

– Чтобы отдать долг чести.

– Насколько я знаю, ваши счеты с Дориа несколько иного рода.

– Вы не знаете всего. Сделайте мне одолжение, дон Алваро, не говорите ничего, что могло бы уменьшить ту долю заслуги, которую я с радостью отдаю Дориа.

– Если вы просите, то пожалуйста, друг мой! Но я не стану говорить также ничего, что могло бы преуменьшить вашу личную заслугу!

– Можно пойти на компромисс, что я и сделал в своем письме.

Желая доставить ему удовольствие, дон Алваро согласился, однако оставил за собой право рассказывать всем о тактическом мастерстве Просперо, без которого победить у мыса Ла-Мола было бы невозможно, – начиная с изобретения, превратившего «Имакуладу» в гигантскую бомбу, что смела с поверхности воды треть вражеского флота еще до начала битвы.

Если это и было преувеличением, то в него впадал не только дон Алваро. Поколение моряков, ставившее умение и мастерство неизмеримо выше простой доблести, восхищалось подробностями битвы при Ла-Моле так же, как ранее восхищалось хитрой стратегией, обеспечившей победу при Прочиде.

Основываясь на тех свидетельствах, которыми мы располагаем, следует усомниться, что победа у Балеарских островов обрадовала кого-либо больше, чем императора: истинный подвиг всегда вызывал горячее одобрение воинственного Карла V и всегда приветствовался им.

За две недели до памятного сражения император, прибывший в Барселону с намерением купить для Италии корабль, ликовал по поводу донесения Дориа о захвате Драгута и его флота у Джербы – донесения, оказавшегося поспешным и преждевременным. Была особая причина, по которой его величество принял это столь близко к сердцу. Он прекрасно знал, что в среде его дворян существовало недовольство назначением герцога Мельфийского адмиралом Средиземноморья в ущерб испанским морякам. Его победа подтвердила правильность этого выбора и стала личным торжеством императора. Накануне посадки на корабль в Барселоне его величество получил ужасающее известие о том, что Драгут, которого Дориа хвастливо объявил захваченным в плен, на самом деле находится в море со всем своим флотом и продолжает грабить, как всегда безжалостно, христианское побережье. Эта новость уязвила гордость императора. Он был встревожен и исполнен тягостных сомнений относительно своей проницательности, которой кичился, и думал, как бы заткнуть рты тем, кто теперь подвергал ее обоснованному сомнению.