Они обедали вшестером, седьмой была гражданка Гранмезон, исполнявшая почетную роль хозяйки. Ла Гиш, Руссель и другие помощники барона решили временно держаться в тени. Стол накрыли в саду под лаймовыми деревьями, источавшими на ярком июньском солнце пряный аромат. Де Бац устроил настоящий пир с богатым выбором вин, которым депутаты от души воздавали должное.

Не отставал от других и Франсуа Шабо, маленький, крепко сложенный энергичный мужчина с живым, добродушным щекастым лицом. Его непропорционально большой нос составлял прямую линию с прискорбно скошенным лбом, верхняя часть которого терялась в гуще темных волос. У него были полные, чувственные губы и выступающий подбородок с ямочкой. Красивые живые глаза могли ввести собеседника в заблуждение, ибо позволяли предположить, что их обладатель наделен бо́льшим умом, чем это было в действительности. В одежде Шабо придерживался свойственной многим патриотам неопрятности; его буйные кудри были нечесаны, и, судя по всему, мыло и вода не играли сколько-нибудь заметной роли в повседневной жизни представителя департамента Луар-и-Шер. Грубоватая внешность и вульгарные манеры неизменно выдавали его плебейское происхождение.

Тем не менее Шабо, бесспорно, был видным государственным деятелем, и судьба, по всем признакам, уготовила ему еще большее величие. Его популярность родилась в тот момент, когда он сбросил монашеское облачение, которое носил пятнадцать лет, и нацепил трехцветную кокарду, чтобы добиться избрания в Законодательное собрание. Невозможно представить себе жест, который более ярко символизировал бы освобождение от пут суеверия, и новоявленный делегат тут же стал объектом пристального и благожелательного внимания черни. Шабо знал, как извлечь из этого максимальную выгоду. Глаза и уши обратились к новому депутату не напрасно. Его заурядный ум не накладывал никаких ограничений на использование хлесткого словца, которое, фигурально выражаясь, сбивало чернь с ног. А каким пламенным патриотизмом были проникнуты его разоблачения! Он стал настоящей ищейкой Республики, способной разнюхать любой заговор аристократов и контрреволюционеров. Не многие ораторы могли похвастаться тем, что поднимались на трибуну в Конвенте и клубах чаще Шабо. Он раскрывал один заговор за другим, хотя по большей части они существовали только в его воображении. И если некоторые члены Конвента и насмехались над ним и бесконечной феерией его разоблачений, то его популярность среди толпы росла с каждым днем. Вскоре даже насмешники были вынуждены признать его солью земли наравне с полудюжиной других деятелей, которых нация почитала вождями.