Но когда де Бац решил развить преимущество и снова обратился к депутату с просьбой выступить защитником корсаров и добиться отмены запрета, Шабо встряхнулся и возобновил сопротивление. Он энергично замахал пухлой, не очень чистой рукой.

– Ах нет, нет, это невозможно. Как я могу сделаться защитником грабителей? Что обо мне подумают?

– Покуда вы сможете отвечать перед судом собственной совести, какое значение имеет, что подумают о вас другие? – немедленно откликнулся Андре-Луи.

Шабо впился в него глазами, ожидая увидеть насмешку, но лицо молодого человека оставалось совершенно серьезным.

Андре-Луи продолжал наступление:

– Едва ли можно счесть достойной позицию человека, который из одного лишь страха не делает то, что считает правильным. И уж совсем не пристало такое малодушие тому, кто дышит чистым воздухом Горы.

– Вы неверно меня поняли, – отбивался Шабо. – Человек в моем положении, избранник, облеченный священным доверием народа, должен служить примером всех добродетелей.

– Согласен. Совершенно верно. Но разве можно считать добродетелью желание выглядеть праведником, если в глубине души вы сознаете, что поступки ваши неправедны? Разве тень может быть важнее предмета, гражданин депутат?

– Может. Пусть подозрение – лишь тень, за которой, возможно, ничего нет. Но если она упадет на человека в наше неспокойное время… – Он закончил фразу, ударив ребром ладони по шее.

– Вот мы и добрались до сути, – сказал де Бац. – В конечном счете вами руководит вовсе не добродетель, а страх.

Шабо не сумел скрыть досады, и братья Фрей засуетились, пытаясь восстановить согласие. Юний наполнил бокал депутата, Эмманюэль – тарелку. Оба стали убеждать гостя, что негоже портить трапезу спором. Лучше пусть они потеряют все деньги, вложенные в корсарскую флотилию, и вообще всё до единого франка, чем испортят аппетит столь достойному гостю.

– А что до остального, – сказал Юний, когда Шабо снова набросился на еду, – разве вы можете припомнить случай, когда я защищал меры, хоть немного противоречившие чистым республиканским принципам? Вспомните мою биографию, Франсуа. Вспомните, как я пожертвовал состоянием и игрушками, которые деспотизм называет почестями; как я порвал с прошлым, чтобы приехать сюда и дышать воздухом свободной Франции, чья слава соперничает со славой Древнего Рима. Неужели после этого вы можете подозревать меня в лукавстве ради жалкой личной выгоды? Да я никогда не стал бы искать этой выгоды, если бы не видел, что Республика выигрывает гораздо больше.

Шабо слушал, продолжая шумно есть. Наблюдать за его трапезой было не слишком приятно.