В одно августовское утро Андре-Луи отправился в Тюильри. Дожидаясь конца утренней сессии, он мерил шагами просторную залу и размышлял о невероятной пестроте публики, которую привели сюда самые разные нужды и обстоятельства. Основную массу посетителей составляли простолюдины – грязные, нечесаные, громогласные, сквернословящие патриоты в красных колпаках.[255] Изредка в толпе мелькали напудренные головы изысканно разодетых щеголей. Немало было юристов в хорошо скроенных костюмах спокойных тонов. То и дело на глаза попадались сине-белые мундиры офицеров регулярной армии и сине-красные – Национальной гвардии. Были среди присутствующих и женщины – в основном неряшливого вида торговки, интересовавшиеся политикой. На их домашних чепцах красовались трехцветные кокарды. Представители различных сословий смешивались, толкались и терлись друг о друга плечами в полном согласии с революционной доктриной равенства.

Андре-Луи, присев на одну из пустых скамей, стоявших у стены, с любопытством разглядывал эту пеструю толпу. Как только в зале появлялся какой-нибудь депутат или другое важное лицо, толпа сторонилась, освобождая ему проход. Люди приветствовали проходивших, иногда уважительно, но чаще фамильярно.

Многих членов Конвента Андре-Луи знал лично. Вот появился коротышка Шабо, с заметным брюшком, обтянутым неопрятным платьем, в красном колпаке на буйных кудрях. После смерти Марата он стал самым популярным в народе депутатом. С его появлением толпа оживилась, отовсюду посыпались непристойные, но добродушные шутки, на которые Шабо непринужденно отвечал на ходу. Следом вышел молодой человек необыкновенной красоты, одетый, словно по контрасту с Шабо, с броской элегантностью. С ним никто не осмеливался держать себя столь вольно. На почтительные приветствия собравшихся юный щеголь отвечал с небрежным высокомерием, которого не мог бы себе позволить ни один бывший аристократ. Андре-Луи узнал в нем ужасного шевалье де Сен-Жюста, дворянина по происхождению, мошенника по призванию. Это его пылкое красноречие вознесло Робеспьера на первый пост в государстве.

Вот еще одно знакомое лицо – драматург и законодатель Фабр, присвоивший себе поэтический псевдоним д’Эглантин. Его благородная наружность, томный вид и жеманные манеры составляли разительный контраст с внешностью и повадками трибуна Дантона, которого Фабр неизменно поддерживал.

Наконец Андре-Луи заметил среди покидавших Конвент человека, которого дожидался. Он поднялся и пошел ему навстречу.

– Мне нужно сказать вам несколько слов по делу государственной важности, Делоне.