– Мою мать убили люди! Не надо рассказывать мне, что достойно порицания, а что нет.

– Повторяю: ты не знаешь саму себя.

– Кем ты был?

Деметрий потрясенно умолк.

– Кем ты был раньше, до того, как тебя силой посадили на охотничий корабль? До того, как попал сюда? Кем ты был?

– Я был… пекарем, – растерянно ответил он.

– Кто такой пекарь?

– Он печет хлеб… и пироги.

Тут до Деметрия, видно, дошло, что слова «хлеб» и «пироги» ни о чем мне не говорят. Судя по всему, этим предметам не нашлось места под водой.

– Я готовлю еду.

Я снова подплыла вплотную.

– Тогда знай, пекарь Деметрий: смерть близка. Смерть, которую я не в силах остановить. Смерть огромная, которая положит конец множеству жизней. Но одну жизнь я, пожалуй, сумею спасти. Именно так должна закончиться война. Не катаклизмами, а спасенной жизнью. Может, я и не знаю саму себя, но дьяволом быть не желаю – это точно.

Он внимательно наблюдал, как я плаваю вокруг мачты. Мне делалось все тревожнее. Капитан терпеливо ждала, однако долго ждать она бы не стала.

– Завтра, – наконец произнес Деметрий. – Все случится завтра. На закате.

– Так ты знал! – сказала я тихо, почти шепотом. – Знал с самого начала!

– Я не хотел посылать тебя на верную смерть, Вирсавия, – просто ответил он.

И вдруг – возможно, потому, что солнце в очередной раз село за горизонт, – океан вокруг меня наполнился тьмой.

32

32

Я передала капитану его слова, и мы поплыли дальше, в ночи: капитан, две ее ученицы и матросы на борту корабля. Мы шли на бой, хотя в нашем отряде не хватало одного бойца. Матросы никогда не становятся учениками – тут нужны совсем другие навыки, и матросы, как ни странно, вечно задирают нос по этому поводу (мол, им-то сноровки не занимать), – но даже если бы подобное повышение по службе было возможно, многому ли научишься за одну ночь?