– Монсиньор, – ответил аббат, сильно покраснев, – это такой трудный вопрос … для меня…

– Смышленые люди так редки… Преданные слуги – еще реже. Вы принадлежите к таковым, а поэтому говорите открыто, ничего не разжевывая.

Аббат насторожился. Чезаре хотел узнать у него что-то важное. И он отбросил наигранную маску жизнерадостности.

– Монсиньор, вот что я думаю: положение безнадежное, если только не произойдет что-то значительное и непредвиденное. Хуже всего не то, что ваши войска, монсиньор, потерпели незаслуженное поражение… Неудачу можно исправить… Нет. Самым ужасным сейчас мне представляется поведение Его Святейшества, который впал в такое состояние духа, что посчитал необходимым поставить между собой и Римом заслон из морских просторов.

– Знаете ли, аббат, вы очень умны… То, что вы сейчас сказали, крайне верно… Епископская митра очень хорошо смотрелась бы на вашей разумной голове.

Анджело слегка побледнел.

– Если Господь и святой отец призовут меня управлять епархией, – глухо отозвался он, – верю, что понтифику не придется раскаиваться.

– К сожалению, мой отец совсем не думает о вас!

– Истинная правда, монсиньор!

– Вы сказали, что только значительное событие может изменить создавшееся положение. Каким, по-вашему, должно быть это событие?

Аббат ничего не ответил. Чезаре встал и приблизился к нему.

– А что вы думаете о моем отце? – спросил он в упор.

Аббат содрогнулся. Он поднял глаза на собеседника и глухо ответил:

– Понтифик очень стар… Вот что я об этом думаю!

– Поясните… Говорите прямо, не бойтесь…

– В том, что я сейчас сказал, монсиньор, заключена вся моя мысль… Папа слишком стар… Он устал… Его правление было славным… трижды святым, но … оно ичерпало его силы…

– А что бы вы сделали для того, кто назначит вас епископом?..

– Всё!

– Но чтобы вас назначить, надо быть папой, не так ли?.. Если бы я был папой, вы, Анджело, получили бы митру!

Аббат понял: что бы он сейчас ни сказал, всё будет бесполезным. Руки его слегка задрожали.