Столь вездесущей была смерть на этом клочке земли, столь однообразным было зрелище отвратительной жестокости, что Тангейзер не чувствовал ничего, кроме какого-то смутного стыда. Даже когда на улицу вытащили Жюрьена де Лиона, отрубили ему конечности и половые органы, а потом — голову, его ужас был каким-то абстрактным. Жюрьен, который исцелил лицо Борса, чьи обширные и священные знания в науке исцеления были непревзойденными, по мнению пятидесяти тысяч спасенных им, чьи пальцы обладали умениями, каких не встретишь в целой нации, — все это было истреблено в припадке торжествующей злобы. Когда вершится подобное злодейство — а Тангейзер был свидетелем всего лишь нескольких случаев из огромного множества, переполняющего мир, — видно, как часы цивилизации начинают идти в обратную сторону. Кстати, старик Стромболи тоже был великолепным поваром.

Головы рыцарей были собраны и насажены на колья, торчащие в выходящей на море стене, где их могли бы увидеть наблюдатели из крепости Святого Анджело. Знамя Иоанна Крестителя спустили и затоптали в пыль, залили мочой, а вместо него на флагштоке затрепетал штандарт Сулеймана. Все прошло, все было кончено.

Несмотря на жаркий день, Тангейзера била дрожь, он натянул плащ на плечи. Теперь лихорадка, охватившая его, была самой настоящей, и она усиливалась. Рана в бедре превратилась в горячего красного омара, ползающего под кожей. Кровь была отравлена. Вибрирующий обруч жара охватывал его голову. Ему на ум пришла вдруг мысль, что его удивительное спасение завершится гниением на грязном тюфяке и смертью от чумы. Он выудил из сапога последнюю опиумную пилюлю, запил ее теплой водой — и отдался на волю судьбы. Тут судьба и въехала через ворота Сент-Эльмо, приветствуя его.

— Ибрагим?

Тангейзер оторвал взгляд от каменного ядра, и из-за этого движения небо закружилось над головой. Солнце поднялось над стеной, мешая смотреть, пот катился по лицу, от него щипало глаза. Он прогнал внезапную тьму, растекшуюся в голове, и утер лицо. Поднял руку, заслоняя от света глаза, заморгал, увидев толпу людей на лошадях и желтое знамя Сари Бейрака, старейшего отряда султанской кавалерии. Он поднялся на ноги, пошатнулся и сел обратно. Какой-то человек спешился, и его лицо нависло над Тангейзером. Лицо, сделавшееся более суровым, более аскетическим, изменившееся за десятилетия, прошедшие с тех пор, когда он в последний раз видел его. Но глаза были прежними, в них, как и прежде, светилось благородство и сострадание. Человек протянул руку и откинул с лица Тангейзера волосы.