Не было, казалось, ни одной части человеческого тела, которая не была бы пронзена, разрублена, раздроблена, обожжена или отсечена, и не было конца и края сочетаниям всего этого. Боль, Страх, Смятение, принесенные с театра военных действий, теперь радостно правили бал в госпитальной палате. Они танцевали вокруг Карлы, играли со всеми ее чувствами, досаждали ей видениями бледных, перекошенных лиц и искалеченной плоти, смущали разум пронзительными криками и мольбами, наполняли нос и рот кислой вонью разорванных внутренностей, растекшейся мочи, пота и несвежего дыхания. Даже собственные руки мучили ее, потому что через них внутренностям и позвоночнику передавался каждый болезненный спазм, и грязная морская вода обжигала ободранные пальцы, словно яд.

В госпитале рано стемнело, и в мерцании ламп и свечей смерть сделалась более осязаемой, а страх более ощутимым, чем прежде. Теперь кричали и корчащиеся на стенах тени. Карла старалась. Она до самого дна выскребла все свои запасы храбрости и жертвенности, но этого было мало. Настал момент, когда она поняла, что должна бежать. Собрав остатки самообладания, она дала клятву — себе самой, — что на самом деле не сбежит. Она уронит окровавленную рогожу в ведро и выскользнет за дверь. Никто ее не увидит. Она прошагает между телами к выходу, затем мимо несчастных, распростертых в притворе, затем под арку и на площадь. А потом она побежит. Сан-Лоренцо манил, и Мария Филермская тоже, всепонимающий взгляд Богородицы. Конечно же в ее объятиях она найдет утешение, а если не утешение, то хотя бы общество той, которая познала всю скорбь мира.

Карла уронила окровавленную рогожу в ведро и пошла к двери. Она прошла через полутемный притвор, где свет факелов плясал на искаженных лицах проклятых. Она услышала, как кто-то окликнул ее по имени. Или же это был голос изнутри? Она не стала останавливаться. Каменная арка промелькнула над головой. Здесь было еще светло. Ее остановило то, что она увидела за порталом.

Искалеченные тела ковром устилали всю площадь. Галереи, протянувшиеся справа и слева от нее, были забиты бесконечным потоком раненых. Мужчины, женщины, дети всех возрастов. Мальтийские солдаты, испанцы. Горожане всех сословий. Каждый раненый лежал навзничь в лужах, блестящих на каменных плитах. Сестры, матери, жены стояли на коленях над своими любимыми мужчинами, отгоняя тучи мух и защищая их от палящего жара. Капелланы в черных рясах двигались через толпу, а вместе с ними — лекари-евреи, которых до сих пор не желали видеть в священных стенах госпиталя, несмотря на множество спасенных ими жизней. В дрожащем алом свете закатного солнца, в бормотании молитв и горьких жалоб вся эта картина походила на предсказание из Апокалипсиса, словно бы Судный день уже пришел и эти искалеченные войной кающиеся грешники притащились всей толпой к предвечным вратам, дабы признаться в своих грехах и молить Господа о прощении.