Словно желая лично возвестить о гибели Лизолы, сам Мустафа появился среди разоренной долины во главе своей гвардии. Мушкетные пули оставляли пыльные заплатки на обожженной солнцем земле рядом с ним. Он их презирал. Страусовые перья колыхались в его невероятном белом тюрбане, его жемчужно-серый конь был покрыт золотой попоной, алые штандарты с конскими хвостами поднимались по сторонам от него — флаги Темучина[97] и Тимура Хромого,[98] великих истребителей народов, не поднимались так высоко. Вместе с гвардией паши на поле появилась дюжина ортов солаков, элитного подразделения янычаров, в сопровождении своих отцов-дервишей. Они были в бронзовых шлемах и одежде охристого цвета. Мустафа ездил вдоль рядов янычаров, распаляя их гордость, воодушевляя их стихами пророка, утешая их души обещаниями тенистого пальмового рая и подогревая их алчность обещанием наград и возможности помародерствовать. Они с Ла Валлеттом два сапога пара, подумал Тангейзер. Обоим по семьдесят лет, но каждый до сих пор сходит с ума от запаха крови. Солаки выстроились для атаки, и горло его сжалось, потому что он почувствовал, как бьются их сердца. Если сипахи смогут подняться на стены Сент-Микаэля — а они смогут, — то львы ислама вообще сровняют их с землей.

Затем чудовищный шум — мстительные торжествующие крики, смешанные с криками отчаяния, — поднялся над проломом в стене Эль-Борго, и Тангейзер заставил лошадь пройти назад вдоль хребта, чтобы лучше рассмотреть происходящее. Головные отряды Пиали прорвались через зияющую брешь и рванулись беспорядочной толпой в свободное пространство за ней. И там они натолкнулись на непроницаемый камень не замеченной раньше внутренней стены — новой второй стены, которую Тангейзер сам предложил выстроить, и, сооружая ее, Ла Валлетт сотнями гробил рабов. Вместо того чтобы оказаться в городе, воины Пиали оказались заключенными в «коридоре смерти», между этой новой стеной и напирающим сзади алым клином гази, жаждущим славы.

Бойня была продумана идеально. В каждом конце получившегося коридора располагались амбразуры и бойницы, из которых стреляли картечью пушки, пропахивая кровавые борозды в толпе. Сверху стреляли в беспорядке аркебузиры и лучники, мальтийские женщины, разбившись на пары, опрокидывали котлы кипящего жира и швыряли куски каменной кладки, а команды метателей огня кидали свои смертоносные снаряды — все это вместе обращало в кровавое месиво смертных, безумно завывающих внизу.

Загнанные в капкан люди метались туда и сюда, словно стадо перепуганных коров, осажденных стаей хищников, и, как только они сообразили, что их единственный путь к спасению — в бегстве, толпа судорожно рванулась к пролому; тогда в новой стене со скрежетом открылись ворота, и угрюмые отряды рыцарей вырвались оттуда, кроша своих жертв на куски мечами и топорами. Когда горы окровавленных трупов уже доходили до пояса, а в сумевших выбраться обратно на равнину Гранд-Терре стреляли в спину на бегу, рыцари подняли свое оружие к небесам и восславили Бога.