Едкие облака дыма заползали в низины, все, преданное огню, стонало в унисон с агонией людей и животных. Затянутые дымным маревом руки рыцарей продолжали подниматься и опускаться — они были как марионетки в руках безумного кукловода. Столбы дыма от горящего зерна, шелка и плоти, экскрементов, пороха и горелого хлеба — словно у отчаяния имелся собственный запах, — смешиваясь, тянулись в стороны и поднимались вверх. На холмах Тангейзер увидел вспышки турецких мушкетов, выстрелы которых, учитывая отсутствие иного эффекта, могли бы показаться салютом кровавой резне. Со стороны города за холмами, где шла еще одна кровавая бойня, Тангейзер услышал исступленные завывания турецких горнов, призывающих к спешному отступлению.

План де Луньи удался. Святой Михаил продержится еще один день.

Кавалеристы тоже услышали горны. Они перестроились и начали отступление по опаленному полю, добивая по пути все, в чем еще теплилась какая-нибудь жизнь. Позади них остался только мертвый турецкий скот, а перед собой они гнали табун испуганных лошадей. И, как раньше на мысу Виселиц, де Луньи не потерял ни одного человека, ни одного боевого коня.

Тангейзер потер глаза, разъедаемые вонючими испарениями. Спина у него болела, он сильно проголодался. Плечи у него поникли. Хотя полдень едва миновал, жизненные силы Тангейзера были на исходе, а ему еще предстояло проделать немалый путь до завтрашнего восхода. Тангейзер похлопал лошадь, и она помчалась по каменистому подъему, ведущему в Мдину.

Еда, которой его накормили по прибытии туда, была обильной, но невкусной, хотя, возможно, он неверно воспринимал вкус. Маршал Копье расспрашивал его о турецких потерях и их моральном духе. Мальтийского проводника он получил, точнее, Тангейзеру предложили сопровождать уже назначенного гонца: требовалось доставить последнее сообщение от вице-короля Гарсии де Толедо из Мессины. Они отправятся с наступлением темноты, пешком. Тангейзер снял свою одежду: она так сильно пропахла дымом, что ночью запросто могла бы выдать его часовому. Затем он отправился на соломенную подстилку спать. Ему снились чудовищные преступления, в которых он тоже принимал участие.

Сон оказался слишком коротким, чтобы восстановить его силы. К тому времени, когда Тангейзер со своим мальтийским проводником проделал крошечный отрезок пути в сторону Эль-Борго, он еле ковылял и был близок к тому, чтобы позорно рухнуть на землю.

* * *

Мальтийского проводника звали Гуллу Кейки. Он был на добрых тридцать лет старше Тангейзера и выглядел так, будто был высечен из той самой скалы, по которой они карабкались, причем проводник делал это с проворством обезьянки. Гуллу поглядывал на бледное лицо своего спутника, на его шаткую походку и на испарину со смесью презрения и опасения. Поскольку Гуллу говорил только по-мальтийски, да и долго было рассказывать, Тангейзер не стал объяснять, что он только недавно оправился от едва не сведшей его в могилу лихорадки и измотан сегодняшним кровавым днем, поэтому страдал молча. А частые глотки, которые он делал из кожаной фляги Гуллу, лишь вызывали у последнего презрительное фырканье. Желтые турецкие сапоги для верховой езды — они плохо подходили к штанам и кольчуге Тангейзера, но им не нашлось замены подходящего размера — вызывали у Гуллу подозрение. Оно рассеялось, когда Тангейзер жестами попросил его понести нарезное ружье, которое делалось тяжелее с каждым шагом, а последнюю милю вообще казалось настоящей кулевриной. Гуллу закинул ружье на правое плечо. С его левого плеча свешивались седельные сумки, в которых лежали кофейные зерна и три фунта с четвертью опиума — с ними Тангейзер тоже предпочел бы не расставаться. Нагруженный таким образом, Гуллу Кейки рванулся вперед, и через несколько шагов пытавшийся нагнать его Тангейзер понял, что его положение не сильно облегчилось.