— Мне жаль, что так все получилось, — сказал он.

Он смотрел на меня непреклонным взглядом человека, уверенного в своей победе и уже готовящегося к следующей битве. На вершине холма за ним не было ничего, кроме пустого серого неба.

— Ты с самого начала планировал это? Отослать меня прочь, а потом, когда дело почти завершено, и вовсе вышвырнуть как бродягу?

Он выглядел разочарованным.

— Я был о тебе лучшего мнения, Гутенберг. Я думал, мы вместе сделаем что-то из ряда вон выходящее. Не предполагал, что ты будешь воровать у меня каждую ночь, пока я сплю.

Я уставился на него.

— Пока ты был во Франкфурте, я сделал переучет в Хумбрехтхофе. Переучет всего, что относится к нашему общему проекту. Знаешь, сколько ты украл? Две сотни листов пергамента. Дюжину бутылей чернил. Пятьдесят гульденов израсходованы неизвестно на какие цели. Неужели ты думал, что никто этого не заметит?

— Я не украл ни гроша.

— Значит, позаимствовал. Нет сомнений, теперь ты будешь говорить, что собирался со временем все возместить.

— Я ничего не брал. Все, что мы использовали в Гутенбергхофе, не имело отношения к материалам для Библий.

— А как насчет этих индульгенций?

— Это была моя ошибка, которую я совершил два года назад. Больше она не повторялась.

— «Может ли эфиоплянин переменить кожу свою и барс — пятна свои?»[55] — Он указал на меня своей палкой. — Я навел о тебе справки. Ты прожил такую долгую и необычную жизнь, но почти не оставил по себе памяти в мире. Однако не все твои следы исчезли. Бургомистр Штрасбурга знает о тебе несколько историй, и он с удовольствием их поведал.

Теперь настала моя очередь удивляться.

— Бургомистр Штрасбурга? Это кто такой?

— Человек по имени Йорг Дритцен. Он рассказал мне, как ты втянул его брата в предприятие, которого тот не понимал, высосал из него все денежки, а потом, когда он умер, присвоил его долю.

— Я поступил с его братом в соответствии с нашим контрактом.

— А я поступил в соответствии с нашим. Ты клялся, что деньги, которые я ссужаю тебе, пойдут на получение общей прибыли, а не будут разворовываться и попадать в твои карманы, пока я несу все риски по созданию Библий.

— Клянусь, я ничего такого не делал. — Перед моим мысленным взором возникло видение: мои прекрасные Библии, совершенство моей жизни, заперты от меня в Хумбрехтхофе. — Но даже если и делал, то зачем поднимать этот вопрос сейчас? Через пару месяцев мы получим прибыль, которой хватит нам обоим. Все, что, по-твоему, я должен тебе, будет возмещено, я заплачу проценты, когда Библии будут проданы.

Ответом мне была мрачная ухмылка. Я видел, что он воспринял мои слова как признание; более того, я понял, что он с самого начала так все и собирался сделать. Преследуя меня в судебном порядке теперь, он лишал меня малейшего шанса расплатиться. Незавершенные Библии будут оцениваться совсем не по той цене, по которой будут продаваться готовые, а всего лишь по цене материалов. Даже если суд признает справедливыми половину его претензий, то Фуст заберет книги вместе с прессами, литерами и запасами бумаги по бросовой цене. А когда продаст готовые Библии, вся прибыль достанется ему.