Я посмотрел на стену, у которой стоял Петер Шеффер.
— Конечно, руководить работами по завершению Библий будет он.
Фуст кивнул.
— Ты его хорошо обучил.
Новый приступ гнева обуял меня.
— Тебе придется найти новое помещение. Я — арендодержатель Хумбрехтхофа.
— Уже нет. — Фуст протянул мне лист с печатью. — От твоего кузена Шалмана. Он разорвал ваше соглашение и передал собственность мне.
— И почему же он так поступил?
— Я обещал ему воспользоваться моим влиянием в совете гильдий, чтобы с его собственностью ничего не случилось. И арендную плату обещал удвоить.
Пусть бы лучше земля поглотила меня, оплела корнями виноградных лоз и задушила. Я облокотился на столбик ограды.
— Прошу тебя, — умоляющим голосом сказал я. — Нет нужды…
— День суда уже назначен, — оборвал он меня и отвернулся. — Шестой день ноября за час до полудня в монастыре босоногих братьев.[56] Все, что ты хочешь сказать в свою защиту, скажешь там.
LXXXI
LXXXI
Ник отодвинул щеколду. Железо было хотя и старым, но хорошо смазанным. Петли скрипнули еле слышно. Дверь открылась.
— Ты пришел!
Джиллиан бросилась к нему, повисла у него на шее. Поцеловала его в губы — и он позволил ей. Он так давно ждал этого момента, задолго до того, как услышал про восемь зверей, Мастера игральных карт, про все это. Он провел столько бессонных ночей, желая ее, пока рассвет не начинал заниматься над Нью-Йорком. Оно того стоило — она была по-прежнему желанна.
Но что-то изменилось. Желание стало увядать, даже пока он обнимал ее. Он обнаружил, что думает об опасностях, о том, как им выбраться отсюда, обо всем, что Джиллиан делала против его воли, об Эмили. Продолжая обнимать Джиллиан, он открыл глаза. Увидел Эмили, смотревшую на них с холодным сочувствием, и на его губах появилась извиняющаяся улыбка.