— Я не делал этой книги, — пробулькал я.

Он, как и всегда, проигнорировал мои слова. Боль пытки может сломать тело человека, но душу его уничтожает тщетность любых усилий. Вопросы никогда не менялись. Ответам никогда не верили.

— Сколько таких книг ты написал?

— Тридцать, — охотно проговорил я, чуть ли не радуясь тому, что могу дать ответ на вопрос. — Он сказал, что их тридцать.

— Одна с непристойной запиской была отправлена архиепископу. Другая найдена на ступенях церкви Святого Квинтина — точная копия первой. Это работа дьявола?

— Это мое ремесло.

— Значит, ты сознаешься?

Паника охватила меня. Неужели я сознался? Я попытался объяснить и для этого набрать воздуха в грудь под доской, но сумел издать лишь сдавленный стон. Потом я понял, как нелепы эти попытки, и оставил их. Я не мог осудить себя строже, чем это делали они. Я умру здесь.

Я услыхал мрачный смешок.

— Ты умрешь не здесь.

Видимо, я высказал свои мысли вслух.

— Когда мы узнаем то, что нам нужно, мы сожжем тебя на площади как еретика.

Из моей груди вырвался слабый вздох — видимо, последние остатки воздуха внутри меня. Я всегда знал, что меня ждет такой конец — урок, который мой отец пытался вколотить мне в голову во Франкфурте. Я умру еретиком. Фальшивомонетчик, обесценивший собственные деньги.

И вдруг я понял, что смеюсь: безумное клохтанье исторгалось из моей погубленной души. Полжизни я провел в страхе быть сожженным за смертный грех против тела и природы. А теперь меня собирались сжечь за книгу, которой я не делал. Наверное, в этом была какая-то справедливость.

Мой смех взбесил инквизитора. Он крикнул своих помощников, я услышал скрежет камня, и два моих ребра хрустнули под увеличившимся грузом.

— Где остальные книги?

Боль поглотила меня, и я погрузился в небытие.

Несколько мгновений Невадо оставался абсолютно недвижим. Потом он прошел мимо них к полкам в глубине башни. Киллер от двери передвинулся поближе.

Невадо взял бестиарий.