– Оставь нескольких и для нас, Птица Солнца, – крикнул седой центурион.

– На всех хватит, – улыбнулся Хай.

– Слишком много? – послышался другой голос.

– Не слишком, – ответил Ланнон. – Тех, кто противостоит легиону Бен-Амона, не может быть слишком много.

Ответ вызвал одобрительный шум и был передан по рядам от утесов до озера. Теперь царя и жреца сопровождали волны шума и криков. Они заняли место в центре линии, на возвышении, откуда было видно все поле битвы.

Над ними возвышались штандарты, яркие, золотые, с многоцветными шелковыми кистями, за их спиной была сотня храмовой стражи. Хай окинул взглядом эту когорту – блеск оружия на солнце, сверкающие шлемы – и подумал, что это хорошие солдаты, с ними хорошо идти в последнюю битву, хорошо умирать.

Он развязал шлем, снял с головы и промостил на сгибе руки.

– Вина сюда! – крикнул он, и подносчики заторопились с чашами и амфорами. Это было лучшее вино из запасов Хая, густое и красное, как кровь, которая скоро окропит поле.

Хай приветствовал военачальников поднятой чашей, потом повернулся к Ланнону. Они долго смотрели друг на друга.

– Лети для меня, Птица Солнца, – негромко сказал Ланнон.

– Рычи для меня сегодня, Лев Опета, – ответил Хай, и они выпили, и разбили свои чаши, и в последний раз смеялись вместе. Окружающие услышали их смех, воспрянули духом и посмотрели на север.

Манатасси появился в разгар жаркого ясного утра. Он заполнил всю равнину от утесов до озера. Он шел, распевая пятьюстами тысячами глоток, и ритмичный топот его ног и грохот оружия звучал, как небесный гром. Он шел ровными рядами, у каждого воина было пространство для сражения, но задние ряды едва не напирали на передние, готовые закрыть любую брешь в цепи, создавая единый неразрывный фронт.

Он шел бесчисленными рядами, и не было ему конца, и пение его звучало зловеще и приглушенно.

Он шел, как медленно и размеренно движется по земле тень грозового облака, шел темный, как ночь, и многочисленный, как трава в поле, и пение его звучало все более грозно.

Хай надел на голову шлем и затянул ремешок. Снял чехол с топора и стал смотреть, как на миллионе ног приближается Манатасси, похожий на гигантского черного зверя в пене перьев головных уборов; в этой черноте, точно многочисленные глаза, блестели копья.

Никогда в жизни не видел он ничего, сравнимого с Манатасси в его полной силе. «Достойный враг для последней битвы, – подумал он, – ибо нет бесчестья в поражении от такого врага».

Манатасси неспешно накатывался на ориентиры, которые наметил Хай, чтобы измерять расстояния: двести шагов, сто пятьдесят – и пыль от миллиона ног поднялась над ордой, закрыв ее, как облако дыма, и из этого облака бесконечными рядами стал выходить Манатасси.