— Чувствуется ранимость и дикость.

— Да. И прекрасный зад, — напомнил Фенберг.

— Как она в постели? — спросил Туберский.

— Джентльмены об этом не говорят, — сказал Фенберг.

— Ты прав. И как же она в постели?

— Мрачная и злая, — открылся Фенберг.

Братья улыбнулись. Они дышали в ритм. Индеец пел, а Бин Брэс улыбался во сне, завернувшись в спальный мешок, и был похож на грызуна в норке.

— Ты любишь ее?

— Почти.

— Что это значит?

— Почти все время. А это значит, что не люблю.

— Понятно. Фото. Ты все еще любишь Трейси.

— Нет. И да. Можно сказать, что я больше привязан к ней. Нет. Я очень привязан.

Туберский понимающе кивнул. Он услышал Чарли Два Орла, как будто тот только начал петь.

— Ни-йау хи-йау хи-йау хо… ни-йау хи-йау хи-йау хо… — Индеец пел уже три часа не переставая. Монотонное гудение усыпляло Рэймонда и существо, но действовало на нервы Туберскому.

— Ты не прикрутишь громкость? — крикнул он.

— Пусть поет, — сказал Фенберг и наклонился вперед. Он сидел на складном стуле, его плечи опустились, как будто воздух давил на него своим весом.

Что-то происходило в лагере. Казалось, за ними следят, и это ощущение было знакомо Фенбергу. Индеец избегал компании белых людей и существа. Он сидел внутри сложенного из камней круга, спиной ко всем, и пел перед своим маленьким огнем. Время от времени он кидал в огонь маленькую косточку или какой-то порошок, от которого шипело пламя.

— Здесь произойдет что-то страшное. Скоро, — сказал перед этим индеец.

— С девушкой? — не мог не спросить Фенберг.