— Не скажу.
* * *
Назавтра чуть свет, вооружённые Преображенской свистулькой, а более ничем, Дмитрий с Ильёй отправились пособлять товарищу.
С чего начать, ни тот, ни другой не знали. Сыщицкое дело, как известно, криво да извилисто, а люди они были прямые, бесхитростные.
Сели на бережку реки Яузы, стали думать. Ночь они спали мало — не от жесткости казённых лавок, а от разбережённых чувств. Поговорить возможности не было, потому что здесь же ночевали всякие-разные шпиги с ярыгами, у кого ночная смена. Рожи у этого люда были такие, что не пооткровенничаешь.
Даже и не будь рядом преображенцев, вряд ли старые друзья стали бы пускаться в душеизлияния. Ибо думы у обоих были сокровенные, всё время сами собой сворачивавшие к одному и тому же предмету (если лучшую на свете особу можно обозвать этим низменным словом). Говорить о нём — то есть о ней — вслух было невообразимо.
Вот и теперь товарищи помалкивали, вздыхали, да смотрели на текучую воду, которая ничего путного подсказать не умела.
— Тово-етова, звонаря бы сыскать, — неуверенно сказал Илья. — Которого ты давеча отпустил. Может, указал бы, где десятников искать…
— Что толку-то?
— Не скажет?
— Прикинусь своим — наверно, скажет. — Никитин мрачно жевал травинку. — А только совестно к человеку в доверие влезть да обмануть.
Илья закряхтел.
— Оно конечно… Но и Лёшку-блошку жалко. Пропадёт он с этими иродами.
— Жалко…
Спор, впрочем, был сослагательный, ибо звонаря давно след простыл. Ноги у парня были молодые, а Русь широкая. Поди-ка сыщи. Время уходило, солнце поднималось всё выше.
Поняв, что от Митьши озарения не дождешься, Илья заставил себя отнестись к задачке, будто это некий механизмус, сиречь замысловатое устройство, который нужно разобрать и снова собрать, чтобы понять его работу.
Здесь как надо? Открутил винтик — положил. Сообразил, в чём его назначение. Потом взялся за следующий. И так дальше по порядку.
Достал Илья из кармана кусок сахару — от сладкого у него голова варила лучше, это было им давно замечено.
— Сахарку хошь?
— Не люблю, — отказался Митя.