* * *

Слишком поздно всё уразумевший и прозревший Ильша в ярости на собственное тугодумство шмякнул затылком о стену. Удар был такой силы, что в глине осталась вмятина. А голове ничего, голова была крепкая.

Только лучше было б её, тупую, всё-таки расколошматить — так на так погибать. Илья стукнулся ещё раз, да ещё. Пропадал он, пропадал! Как глупый карась в ухе. Ну как же было не докумекать, что кременной мужик Фрол нипочём не может преображенцам отдаться, хоть на ломти его всего настругай! А раз Юла, червяк пролазный, с Быком заодно, то здесь не иначе как большая измена. Без Зеркалова эта козня никак обойтись не могла…

Теперь-то мозги у мастера шевелились резво, да что проку? Поздно. Ничего не исправишь.

Цепь держит крепко, замок разомкнуть нечем. Фитиль шипит, огонёк ползёт к бочке. Сейчас шандарахнет. Полетит князь-кесарь вместе со своим теремом прямёхонько в направлении луны-матушки, и бес бы с ним, кровопийцей. Но и здесь, в подкопе, всё в кашу перемелется. Жалко и обидно гибнуть зазря, ради чьей-то подлой пользы.

От горьких мыслей, от злобы на свою дурь, Ильша снова треснулся затылком со всей мочи. Аж в черепе загудело, а в шею кольнуло что-то острое. Он пощупал — уколол палец, до крови.

Это же Василисина булавка, которой она своего лыцаря пожизненно пришпилила! Правда, недолгой у него, дурака, оказалась после этого жизнь…

Вынул Ильша дорогой подарок, чтоб последний раз полюбоваться бирюзой в цвет Василисиных глаз. Поглядел на заколку, поморгал, сказал себе:

— Так это ж, тово-етова…

Свободной рукой почесал всё ещё гудевший затылок. Пощупал замок на поясе.

Дык булавкой, ежели согнуть, замок, чай, открыть нетрудно будет?

Но и после этого мастер ещё колебался. Пальцы никак не желали гнуть милый дар.

А пропитанный масляным составом шнур прогорел уже больше, чем на две трети. Времени оставалось едва-едва.

Хоть и жалко, согнул Ильша заколку крючком, стал шуровать в скважине. Замок на поясе был собственного сочинения, отмычкой так просто не откроешь, даже зная секрет. Никак не получалось подцепить язычок, а фитилёк-то не мешкал — знай себе потрескивал, подбирался уже к самой бочке.

Наконец щёлкнуло. Замок раскрылся, цепь упала наземь.

Добежать до выхода из подкопа Ильша теперь не доспел бы. Ноги вдесятеро резвей, чем у него, и те бы не донесли.

А только зачем бегать? Недаром говорят: в ногах правды нет.

* * *

Перед глазами у теряющего сознание Алексея всё плыло, раздваивалось. Он уже не мог удержать равновесия, даже стоя на четвереньках. Завалился боком на землю, однако всё ещё совал кулак в глотку, пытался вызвать рвотную судорогу.