Вдруг стало тихо… Раздался шум отодвигаемого стула, кто-то из них сел, наверное, поручик, отец погрузнее.

— Если вы честный ремесленник, — сказал вдруг четко и очень спокойно поручик, — то не взяли бы в счет долга чужой вексель.

— С паршивой козы хоть шерсти кусок, — огрызнулся звонким голосом отец.

Мария невольно улыбнулась, отец так и не смог выучить ни одной русской пословицы, и при его акценте они удивительно смешно звучат. Однако поручику было явно не до смеха. Он заурчал что-то тревожно. О! Показалось ли ей, или он впрямь упомянул имя Гольденберга? Вначале она услышала это имя от Софьи, но запомнила его вовсе не потому, что какого-то там купца убили, а потому, что Никита обнаружил его убитым. Со временем имя немецкого купца приобрело новое, ужасное значение — в убийстве обвиняют ее любимого! Какой бред, какая нелепица! Ненавистный ей Гольденберг даже снился по ночам, он был маленький, кривоногий и, к ужасу Марии, имел бычьи рога. Это большой грех, видеть покойника рогатым. После страшного сна Мария пошла в храм и поставила за упокой души убиенного немца свечку. Имя Гольденберга слышалось в бое часов, в цокоте копыт, этакое звонкое имя, а сейчас оно позвякивало за дверью, словно ложечкой по стакану. А может, это шпага лязгает в ножнах? И с чего им вздумалось перейти на шепот? Не поймешь толком, кто говорит.

— Позвольте предложить настоящую цену… — и по нисходящей та-та-та… Это отец.

— Но я требую у вас не брильянты в плохой оправе! — крик поручика, а потом бу-бу-бу…

— Да говори ты громче, дьявол тебя побери! — прошептала Мария, она с трудом поборола в себе желание приоткрыть дверь и на всякий случай спрятала руки за спиной.

Тут, видно, у отца иссякло терпение, и он закричал в полный голос. Мария от удивления вытаращила глаза и даже присела. Подумать только, как все оборачивается! Оказывается, отец стал обладателем векселя Гольденберга, а поручик требует его назад. Но отец почему-то не отдает…

Тут — о, счастье! — чернявому посетителю вздумалось подойти к двери. Очевидно, он даже привалился к дверному косяку; каждое его слово было не только слышно, но, кажется, и видно, как божью коровку на руке.

— Я вас в последний раз предупреждаю, — угрюмо сказал он. — У вас будут крайние, непредсказуемые неприятности. Надеюсь, вы помните оба имени, которыми подписан сей документ? Канцлер России не позволит, чтобы честь его семьи находилась в руках какого-то ювелирщика!

— Вот именно! — в голосе отца послышалось удовлетворение. — И передайте графу Антону Алексеевичу, что если он так печется о своей чести, то пусть найдет подобающую сумму, а то его заграничные подвиги в сей же миг станут известны его отцу.