Яковлев опять вернулся к извлеченной из тайника в кирпичах записке, поставив ее как бы под другим углом. Однако ни один вопрос не задавался прямо в лоб. Воистину, если б эта записка не была перехвачена, следствию не о чем было бы беседовать с Бестужевым. «Советуешь ли ты великой княгине поступать смело и бодро… и так далее (невозможно повторять все это в пятый раз). Нельзя тебе не признаться, что сии последние слова (подозрением ничего доказать не можно) особенно весьма много значат и великой важности суть, итак, чистосердечное оных изъяснение паче всего потребно». Иными словами, Бестужеву предлагалось сознаться, что переписка Екатерины и Апраксина шла через него и что переписку эту уничтожили. Ты, мол, честно об этом скажи, и тебе зачтется.

Бестужев предпочел не понять простой мысли, опять начал велеречиво жевать слова, начинал излагать мысль и тут же бросал ее, как бы заговаривался… старость есть старость.

В конце допроса ему был предложен совсем простой вопрос.

— Через кого ты узнал, что великая княгиня переменила мысли? Каким образом она тебе так много открылась, что именовала всех тех, кто якобы развращает великого князя?

Бестужев понял, что про его отношения с великой княгиней известно очень мало, и подумал было ответить: «Вот вы у ее высочества и спросите!», но одумался, решил не злить следствие, ответил просто:

— Узнал у нее самой. А указала она на людей, которые препятствуют доброму делу, желая заявить, что сама она этому делу содействует.

— Подпишитесь здесь, еще здесь… — Яковлев подсовывал Бестужеву опросные листы.

Алексей Петрович понял, что допрос окончен.

Разумеется, императрица не была довольна ответами Бестужева — лжив, неискренен, насмешлив, увертлив. Елизавета топала ногой, требовала большей строгости; но пока и Яковлев, и высокая комиссия жевали одни и те же вопросы, чувствуя — время для настоящей суровости еще не пришло.

Главное дело — отставка Бестужева — состоялось, и это было пока достаточным. Все понимали, что допросы, поиск вин, очные ставки — все это не более, чем соблюдение формальностей. Надо было хорошо придумать и толково объяснить — за что канцлер арестован, а дальше… смертная казнь исключается, государыня не допустит, значит, ссылка…

Главным был вопрос — дойдет ли до пытки? Здесь все решало не следствие, а настроение государыни. Последнее время она сильно невзлюбила канцлера и словно мстила теперь за то, что вынуждена была семнадцать лет терпеть его советы, умничанье, крайне несимпатичную ей физиономию, надменную манеру поведения, насмешливость ни к месту… да что говорить! Но одно дело сносить все это во славу государства, в честь державе, и совсем другое терпеть, когда безумный старик всю политику в России расстроил.