— Быть беде, поверьте…

— Какая ж беда? — взволновалась Владиславова. — Али с ее высочеством?

— Беда не с ее высочеством. Но ее высочеству будет все равно неприятно… очень!

Ночь прошла как обычно, а утром в апартаментах великой княгини появился Шувалов и за какой-то мелкой надобностью позвал Владиславову. Почему-то сей вызов очень взволновал Екатерину. Она просто извела Анну вопросами: когда же, наконец, вернется ее камер-юнгфера?

Перед обедом явился Шувалов — серьезный, даже торжественный, стылый. Екатерина отослала Анну, но та из-за ширмы могла слышать весь разговор.

— Я уполномочен заявить, что Их Императорское Величество нашли нужным удалить от вас Владиславову Прасковью Никитишну… — он выдержал паузу, — как женщину вздорную и сеющую раздор между вами и великим князем.

Екатерина обмерла, но вида не показала, только голову вскинула независимо.

— Вы отлично знаете, что Владиславова не вздорная и никакие раздоры она не сеет, просто она предана мне. Государыне вольно забирать у меня и назначать ко мне кого угодно, но мне тяжело… — она почувствовала вдруг, как заломило глаза, и поняла, что вот-вот расплачется, — мне тяжело, что все близкие мне люди становятся жертвами немилости Ее Императорского Величества, — нет, плакать она не будет, слишком много чести!

— Я полагаю, ваше высочество, что меньше всего Их Императорское Величество, помня об их высочестве… (о, этот косолапый придворный слог!)

Увязая в словах и отчаянно дергая щекой, Александр Иванович пытался объяснить, что превыше всего на свете дело, а не личные симпатии и антипатии.

— Я знаю, вы собираетесь допрашивать мою юнгферу, но поверьте, Владиславова не пригодна к тому, чтобы давать разъяснения в чем бы там ни было. Уверяю вас, ни она, ни кто-либо другой во дворце не пользуются полным моим доверием.

«А может, лучше расплакаться? — подумала Екатерина. — Пусть видит, в каком я горе, и донесет об этом императрице». Слезы потекли из глаз Екатерины рекой.

— Для того чтобы во дворце было меньше несчастных, а именно таковыми становятся люди, приближенные ко мне, — продолжала великая княгиня, — я заклинаю отослать меня к маменьке, — мысль эта, пришедшая впервые при написании письма императрице, казалась сейчас спасительным канатом, за который Екатерина цепко схватилась, чтоб выйти на торную дорогу.

Великая княгиня была очень трогательна и искренна в своем горе. Сурового мужа пятидесяти лет трудно разжалобить, но Александр Иванович почувствовал, как у него защекотало в носу.

— Заклинаю, ваше высочество, успокойтесь. Я донесу до их величества ваши слова…