Уходить? воскликнул Эдвардс. Куда ты собрался уходить?

Кожаный Чулок, незаметно для себя усвоивший многие из индейских привычек, хотя он всегда считал себя человеком цивилизованным по сравнению с делаварами, отвернулся, чтобы скрыть волнение, отразившееся на его лице; он нагнулся, поднял большую сумку, лежавшую за могилой, и взвалил ее себе на плечи.

– Уходить?! – воскликнула Элизабет, торопливо подходя к старику. Вам нельзя в вашем возрасте вести одинокую жизнь в лесу, Натти. Право, это очень неблагоразумно. Оливер, ты видишь Натти собрался на охоту куда-то далеко.

Миссис Эффингем права. Кожаный Чулок, это неблагоразумно, сказал Эдвардс. Тебе вовсе незачем взваливать на себя такие трудности. Брось-ка сумку, и уж если желаешь поохотиться, так, охоться неподалеку, в здешних горах.

Трудности? Нет, детки, это мне только в радость это самая большая радость, какая еще осталась у меня в жизни.

– Нет, нет, вы не должны уходить далеко, Натти! – воскликнула Элизабет, кладя свою белую руку на его сумку из оленьей кожи. – Ну да, конечно, я была права: в сумке походный котелок и банка с порохом! Оливер, мы не должны его отпускать от себя – вспомни, как неожиданно быстро угас могиканин.

– Я так и знал, детки, что расставаться нам будет нелегко, – сказал Натти. – Потому-то я зашел сюда по пути, чтобы одному попрощаться с могилами. Я думал, коли я отдам вам на память то, что подарил мне майор, когда мы с ним впервые расстались в лесах, вы примете это по-хорошему и будете знать, что старика следует отпустить туда, куда он рвется, но что сердце его остается с вами.

– Ты что-то затеял, Натти! – воскликнул юноша. – Скажи, куда ты намереваешься идти?

Тоном одновременно и доверительным и убеждающим, как будто то, что он собирался сказать, должно было заставить умолкнуть все возражения, охотник сказал:

– Да говорят, на Великих Озерах охота больно хорошая – простора сколько душе угодно, нигде и не встретишь белого человека, разве только такого же, как я, охотника. Мне опостылело жить среди этих вырубок, где от восхода до захода солнца в ушах раздается стук топоров. И, хоть я многим обязан вам, детки, и это сущая правда, – поверьте, меня тянет в леса.

– В леса! – повторила Элизабет, дрожа от волнения. – Вы называете эти непроходимые дебри лесами?

– Э, дитя мое, человеку, привыкшему жить в глуши, это все нипочем. Я не знал настоящего покоя с того времени, как твой отец появился здесь вместе с остальными переселенцами. Но я не хотел уходить отсюда, пока здесь жил тот, чьи останки лежат под этим камнем. Но теперь его уже нет в живых, нет в живых и Чингачгука, а вы молоды и счастливы. Да, за последнее время во "дворце" Мармадьюка звенит веселье. Ну вот, подумал я, пришла пора и мне пожить спокойно на закате моих дней. "Дебри"! Здешние леса, миссис Эффингем, я и лесами не считаю, на каждом шагу натыкаешься на вырубку.