Со стороны могло показаться, что Каифа склонил голову в знак уважения и покорности, но на самом деле он просто спрятал от Ханаана глаза. По глазам бывший первосвященник мог легко догадаться, что зять в этот момент перебирает десятки вариантов ответа, чтобы угадать, что именно имеет в виду сидящий перед ним родственник.

– Брось выкручиваться, – сказал Ханаан устало. – Не изображай из себя всеведущего. Один Он – Всеведущий. А ты – всего лишь человек, мальчишка, возомнивший себя самым главным в Ершалаиме.

Мальчишке недавно исполнилось 45, но возражать он не стал. Не потому, что трусил, нет – потому, что не видел смысла. Всё священство, весь Синедрион знали, что давно потерявший официальную власть саддукей Ханаан правит в Иудее посредством зятя, которым крутит, как хочет. Любой приказ из уст Каифы считался приказом, отданным Ханааном. Любое выступление против Каифы считалось выступлением против Ханаана. Любая ошибка, допущенная Каифой считалась ошибкой его тестя. Жить так и править так было удобно, и Иосиф не хотел, чтобы кто-то даже допустил мысль, что первосвященник Иудеи – вполне самостоятельное лицо. Во всяком случае, когда сам того захочет.

– Помнишь, два года назад, накануне Пейсаха, в городе проповедовал некий Галилеянин? Иешуа?

Каифа кивнул.

Два года назад в Ершалаиме появился очередной пророк, называвший себя машиахом. Он действительно проповедовал, собирая вокруг себя зевак. Перед праздниками на улицах города было полно свободных от дел жителей, любое выступление падало на благодатную почву – какое-никакое, а развлечение.

Галилеянин выступил на рыночной площади, потом несколько раз его замечали произносящим речи у Яффских ворот. О его проповедях Каифе доложили сразу же – это было непреложным правилом. О каждом, кто говорил с людьми о власти, о Боге, о машиахе, немедленно докладывали первосвященнику. Это было не прихотью первосвященника, а необходимостью.

Любой проповедник с хорошо подвешенным языком представлял опасность для правителей. На праздники в Храм стекались тысячи верующих, а, может быть, и сотни тысяч – подсчитать их не было никакой возможности. Город переполнялся паломниками, выгребные ямы – нечистотами. Только рыночные торговцы, менялы в Храме, хозяева постоялых дворов да жрецы радовались затопившему Ершалаим людскому морю – дни праздника приносили им значительные прибыли. Остальные же с трудом переносили тесноту. Улицы были полны людей, шагающих плечом к плечу. Обычно наступающая в нисане жара усугубляла дело – люди становились раздражительны, злы, нередко вспыхивали драки, в ход шли и палки, и ножи. Шпионы Каифы и Афрания сбивались с ног, шныряя в толпе.