Солдаты были заняты. Они выдергивали гвозди из ступней казненных, рубили разбухшие веревки крепившие patibulum к simplex palus[56], и поперечины вместе с трупами падали в жидкую грязь под столбами. За всем этим наблюдали два человека: я и Афраний. Он — открыто, стоя на камнях Голгофы, я — спрятавшись в полусотне шагов от него.

Когда труп равви рухнул у подножия креста, Га-Рамоти попросил у солдат клещи и сам выдернул гвозди, пронзавшие руки Иешуа. Потом он с женщинами положили тело в повозку, и печальная процессия двинулась прочь. Они прикрыли тело га-Ноцри холстиной, но я отчетливо видел его тонкую кисть, свисающую с тележки, и кровавые потеки на ней.

Афраний проводил повозку внимательным взглядом. По случаю непогоды он снял отяжелевший капюшон, подставив голову под хлещущие водяные струи — у него было худое, мрачное лицо с тяжелым подбородком и мощным широким лбом. В глазах застыло настороженное выражение, выдававшее его профессию любому наблюдательному человеку. Впрочем, он ее и не скрывал.

Иосиф не повез тело в город. Пещеры, где много лет хранились оссуарии[57] с костями членов его семьи, были расположены на небольшом возвышении, сразу за тем место, где дорога, ведущая через Кедронскую долину в Гефсиманию, пересекала бурный водный поток. Повозка, все больше удаляясь от места казни, миновала кладбище, расположенное справа, и только тогда я медленно пошел за ними, держась на расстоянии.