— За что вы хотите побить эту женщину камнями? — спросил машиах. — Что она сделала? Что за закон нарушила?

И тогда один из толпы крикнул:

— Закон Моисеев нарушен! Она прелюбодействовала и заслужила смерть! У нас есть свидетели против нее!

— Это большой грех, — согласился машиах, но в сторону не отошел. Женщина за его спиной стала еще меньше, свернулась в шар, хотя казалось, что это невозможно. — И, конечно, она заслужила наказание! Я уверен, что все, кто требует ее смерти — истинные праведники, которым открыта дорога в Едем. Что ж… Тогда тот, кто сам без греха, пусть первым бросит в нее камень!

И отступил, открывая толпе жалкий, стонущий, шевелящийся сверток тряпья, забрызганный яркой свежей кровью.

А толпа замолчала, задумавшись над его словами. И вот уже один отошел, уронив на землю камень. Второй. Третий. И вскоре на улице не осталось никого, кроме машиаха и блудницы. И блудница присоединилась к равви и стала его верной спутницей и ученицей.

— И теперь все думают, что это твоя история…

— А это и моя история, Иегуда. Потому, что она не о машиахе и блуднице и не о жестокости толпы. Она о милосердии и умении человека прощать.

— И о том, что нет невинных, — сказал Иегуда. — Жестокая история, Мириам.

— Жизнь жестока, — ответила Мириам чуть погодя. В голосе ее не чувствовалось тепла. — Тебе ли не знать этого, Иегуда?

— Иегуда? — переспросил он, не сводя с нее глаз. — Кто это, Мири? Ах, да… Так звали того самоубийцу, который предал Иешуа в руки римлян и стражи первосвященника Каиафы? Имя Проклятого. Но почему ты называешь меня этим именем? Он ведь умер, не так ли? Повесился? Я сам видел его тело.

— Как мне звать тебя, гость?

— У меня было много имен, — произнес Иегуда, не скрывая того, что каждое слово дается ему с трудом. Он словно выжимал из себя звуки, и голос его, и без того усталый и чуть хрипловатый, стал еще ниже, напоминая голос простуженного старца. — Я менял их, Мириам, переходя из города в город, из страны в страну. Кем только я не был за эти годы! Я уж и не сосчитаю, сколько раз я просыпался среди ночи, силясь вспомнить, как меня называли вечером. Мне больше всего подошло бы имя Никто, но я за годы скитаний не встречал человека с таким именем. Значит, это имя выбирать нельзя. Тому, кто скрывается, положено быть незаметным, и я все эти годы был незаметным, Мириам. Но я не забыл об одном важном деле, которое должен был сделать. Должен был сделать в память о Иешуа. И для тебя, Мириам.

Он помолчал несколько секунд, взвешивая слова, и все-таки добавил:

— И для себя.

Они сидели друг напротив друга, разделенные старым столом с выскобленной потемневшей столешницей. Преломленный хлеб на тарелке. Кувшин с вином. Кубки из ярко-оранжевой глины. В углах комнаты дрожали тени. Где-то совсем рядом пронзительно стрекотал сверчок, и его песня заглушала многоголосый хор цикад, рассевшихся на деревьях.