После их ухода в камеру принесли тренажер со всеми причиндалами и руководство для самостоятельных занятий. И забыли о нем на три месяца. Физическая нагрузка помогала лучше, чем литература, он выматывал себя так, что лежал-пластом, без единой мысли в голове, и тогда засыпал без сновидений. Он еще не успел толком восстановиться, а Женя в подвале рядом с камерой стал устраивать спортзал: установил перекладину, подвесил боксерские груши и расстелил борцовский ковер.

И когда начались занятия боксом, Ярослав понял, что из него будут делать охранника – такого же накачанного мрачного жлоба, как тренер. И возникло подозрение, что это своеобразный способ незаметно отбить мозги. На тренировках Женя молотил его не жалея, дескать, это необходимо, чтобы вызвать нормальную бойцовскую злость.

В какой-то момент Ярослав смирился и с этим: в конце концов, чем меньше мыслей о прошлом, а особенно о настоящем и будущем, тем легче отбывать этот бессрочный срок. Теперь каждый день начинался, как в спортивной школе, – с разминки, велотренажера, затем специальные растяжки, а потом по расписанию: два часа контактного карате, отдых, два часа вольной или классической борьбы, обед, отдых и бокс до потери пульса. Время то затормаживалось, то пролетало незаметно, и уже не хотелось ни читать, ни крутить видеоролики. Он валился спать, и тут начинались сновидения. Каждую ночь ему грезилось одно и то же – осень в заповеднике и отлет лебедей. Ему чудилось, что вместе с птицами он поднимается высоко-высоко, превращается в маленький крестик и летит до тех пор, пока не взглянет на землю, – и она срывает его из горизонтального полета в штопор. Если помнить об этом, можно было бесконечно продлять сон, и тогда весь следующий день он чувствовал себя на подъеме. Однако это удавалось редко, поскольку отлет лебедей – самое печальное время, и во сне наваливалась точно такая же тоска, как была в жизни, и помимо воли он смотрел вниз, на землю, зная, чем это грозит.

Днем он падал на дощатый пол, ночью – из поднебесья, и не полеты, а эти падения подействовали самым неожиданным образом: Ярослав поймал себя на том, что может подолгу, словно на замкнутой в кольцо магнитофонной пленке, прогонять в мыслях какое-нибудь одно или два слова, составлять их, сочетать, вслушиваться в новое их звучание и радоваться. Пока не сообразил, что пришедшие в голову и выстроенные в определенном, каком-то магическом порядке слова не что иное, как стихотворные строчки.

Был я слеп, как все вначале, Плыл, не видел, где причалить. Волны лодку раскачали, В мир неведомый умчали… Утоли наши печали! Вслед мне птицы закричали. Вслед мне люди замолчали…