Сибирцев, проводив капитана глазами, пока тот не скрылся за деревьями, не стучась открыл дверь.

В комнате было полутемно. Марина сидела, слегка опустив голову, в кресле, против открытой дверцы жарко растопленной печки. Она, как видно, едва присев, заснула. Георгию даже послышалось, что она чуть слышно всхлипывает во сне, как обиженный и испуганный ребенок, и не может проснуться, чтобы сбросить тяжелое оцепенение. Она, должно быть, едва смогла переодеться — груда грязной, мокрой одежды лежала тут же, и над ней клубился пар.

Он стоял у порога, и смотрел, и жалел ее до той боли в сердце, когда нечем становится дышать. Потом тихо позвал:

— Марина!

Она вдруг вскрикнула, вскочила с кресла, бросилась к нему, припала к груди. Жалость все шире захлестывала Георгия, и он, еще не видя ее лица, гладил ее волосы, усталые, согнувшиеся плечи, целовал ее, ощущая соленые слезы, обильно бежавшие по исхудавшим огрубелым щекам и подбородку.

— Ну что ты, Марина, не надо плакать, не надо… — бормотал он, пытаясь приподнять и разглядеть ее лицо, но она только крепче прижималась к нему, словно все еще не верила, что это он.

— Когда Масленников сказал, что ты здесь… — начала она, но голос ее затрепетал и сорвался.

— Значит, он сказал все-таки…

— Я не могла дождаться, все думала, что с тобой что-нибудь случится…

— Да что со мной может случиться!

— А потом еще Хмуров сказал, что ты искал меня и звонил каждый день…

— А о том не сказал, что встретил меня, как диверсанта?

Сибирцев все старался говорить так, чтобы слова звучали шутливо, но она не могла принять этого тона. Когда же она нашла силы, чтобы оторваться от него и подняла лицо, он со страхом увидел, как она изменилась! Осунулась. Почернела. Глаза стали шире, в них все время мерцал какой-то мрачный огонь.

— Но как же у них страшно, как страшно! — вдруг произнесла она.

У Георгия по спине пробежали мурашки. Но она уже словно бы успокоилась или не захотела больше терзать его своими воспоминаниями, заговорила о простом, обычном:

— Сейчас мы поужинаем, потом ты расскажешь о Москве, о том, что было в газетах, ведь я ничего, совсем ничего не знаю.

— Тебе нужно отдохнуть.

— Ну что ты, я днем немного спала.

— Знаю я, как ты спала. Я был как раз там, на передовой, когда ты переходила.

Лицо у него нахмурилось, брови сошлись над переносьем. Она торопливо погладила эти широкие брови, успокаивая: