Мои мысли были прерваны профессором. Повернувшись в своей подвесной системе, он окликнул меня, и я, посмотрев в его сторону, увидел, что у него на коленях лежит красный рюкзачок с тетрадями, которые, как сообщила нам Валерия, были написаны на немецком языке, но в какой-то зашифрованной форме.

— Улисс, — сказал он, — у меня есть небольшое сомнение, о котором я тебе еще не говорил.

— Если вы имеете в виду название, — я показал взглядом вверх, на дирижабль, и при этом попытался обвязать свою ногу грязным платком, чтобы сдержать кровотечение, — то я подумывал назвать его «Гинденбург»[82].

— Очень удачное название, — недовольно поморщившись, пробормотал профессор, — но я имел в виду совсем не это… Ты еще не объяснил нам, как ты собираешься заставить эту штуковину приземлиться.

В первую секунду не поняв, о чем вообще идет речь, я затем посмотрел вниз. Увидев, что мы поднимаемся на дирижабле все выше и выше и что под нами стремительно проплывают непролазные джунгли, я почувствовал нарастающее волнение и, нервно сглотнув, подумал, что мой старый друг задал мне очень даже резонный вопрос.

111

111

Солнечные лучи, пробившись между ослепительно-белыми утренними облаками, плывущими в прозрачном воздухе на высоте десяти тысяч метров от земли, и затем проскользнув через один из иллюминаторов самолета, не закрытый шторкой, стали светить мне прямо в лицо. Я, почувствовав их даже сквозь сомкнутые веки, тут же проснулся.

Открыв глаза, я тихо обругал пассажира, сидевшего возле иллюминатора и не удосужившегося опустить пластиковую шторку, в результате чего я, с большим трудом уснув в своем неудобном сиденье эконом-класса и проспав совсем немножко, был вынужден проснуться… Но тут мне вдруг подумалось о том, что этот мой полет очень даже комфортабельный по сравнению с тем полетом, который я совершил несколько дней назад. Тогда мы, сидя в отрезанных от парашютов подвесных системах, прикрепленных к неуправляемому и отданному на милость ветру дирижаблю, молились в равной степени и о том, чтобы наш неказистый летательный аппарат отнес нас подальше от Черного Города, и о том, чтобы мы в результате этого своего экстравагантного перелета не оказались где-нибудь в самом глухом уголке бассейна реки Амазонки.

Из нашего самодельного дирижабля тогда, конечно же, кое-где начал просачиваться водород, а потому примерно к середине ночи высота полета существенно уменьшилась. Тем не менее ветер устойчиво гнал дирижабль со скоростью двадцать или тридцать километров в час на северо-запад, и мы, освещаемые огромной луной, летели примерно в двухстах или двухстах пятидесяти метрах от вершин деревьев.