— Извините, вы по какому делу?

Бобренок постарался хоть немного сгладить резкость Толкунова.

— Капитан имел в виду… — начал деликатно майор.

— Знаю, что он имел в виду, — перебил его сердито Гавришкив. — Однако ж капитан, наверное, не каждый день бывает в наших местах, а здесь стреляют даже в сельсоветские окна… И без этого, — вынул из кармана гранату, — да без автомата в лес и не суйся.

Конечно, он не знал, что у Толкунова на счету почти три десятка задержанных диверсантов, но Бобренок не имел права ничего объяснять старшине и только поинтересовался:

— Бандеровцы приходили в село?

— Еще нет, а в Кодрах были позавчера, — махнул культей на лес, — в пяти километрах. Но береженого бог бережет.

— Посторонних в селе нет? — спросил Толкунов, решив, очевидно, положить конец пустой болтовне.

— Кажется, нет.

— Почему — кажется?

— Село большое, за всем не усмотришь.

— Нужно спросить людей, — попросил Бобренок, — может, сегодня утром кто–нибудь видел хромающего человека. Или других людей. Возможно, военных.

Гавришкив не стал уточнять, кого имеет в виду майор, и это понравилось Бобренку: в конце концов, военный человек должен знать, что к чему, — чем меньше спрашиваешь, тем лучше.

Председатель докурил самокрутку почти до кончиков пальцев (они были у него желтые от никотина), наконец бросил окурок и произнес как бы нехотя:

— Слыхал я, Настька говорила…

— Что? — не удержался Бобренок. — Какая Настька?

Председатель объяснил:

— Есть тут у нас такая… Вымахала на сажень, никто замуж не взял, так злится. На женщин — особенно. Сегодня вот поносила Параску Ковтюхову. На рассвете видела — та к заброшенному сараю бежала. Настька, конечно, за ней, притаилась в овраге, промокла вся и замерзла, но не напрасно: увидела, как из сарая в лес человек пошел, Параскин любовник, а может, и бандера.

— Не сказала, что прихрамывал? — нетерпеливо спросил Толкунов.

— Нет, не сказала.