— Как ты глуп! Это из воспоминаний о коллеже.

— Так ты учился в коллеже?

— Да, до шестнадцати лет; мне отказали в степени бакалавра; там был факультет, устроенный специально для приема провансальцев. Это было целое событие. За все тридцать лет отказали только одному парижанину, который хотел выдать себя за провансальца, но понимаешь, у него не было акцента, и это выдало его. Но я был уроженец Марселя… Это было слишком и едва не вызвало целую революцию на Канебьере. Хотели идти целой толпой на коллеж… Но дело уладилось, экзаменаторы обещали не повторять этого.

— И тебя приняли?

— Нет!.. Папаша Барбассон якобы нечаянным образом уронил на мои чресла целый пук веревок, я бежал из отцовского дома и с тех пор не возвращался туда.

— Ну, а я, — отвечал Барнет, — никогда не посещал коллеж и не умел ни читать, ни писать, когда дебютировал в роли преподавателя.

— Скажи, пожалуйста! Да вы там еще ученее, чем мы в Марселе!

— Нет, видишь ли… Надо было жить чем-нибудь, я и занял место директора сельской школы в Арканзасе.

— Как же ты справился?

— Я заставил больших учить маленьких, а сам слушал и учился; недели через три я умел читать и писать. Месяца через два я с помощью книг давал уроки, как и другие учителя.

— Ах, Барнет, как освежается сердце воспоминаниями старины! Я чувствую себя растроганным. Ничто не вызывает так на откровенность, как ловля удочкой. Мне кажется, этот шнурочек — проводник, по которому… Стой, клюет!.. Внимание, Барнет, полно болтать.

Ловким движением руки, как настоящий знаток, Барбассон придержал удочку и затем вытащил ее не сразу, как это сделал бы новичок, а потянул ее медленно, еле заметно, и не мог удержаться от крика торжества, когда на поверхности воды показалась чудная форель в пять-шесть фунтов. Спустить ее в сетку и поднять на борт было делом одной секунды. Это была превосходная рыба, с розоватой чешуей, темно-красной кожей, того нежного цвета, который напоминает луч солнца и так ценится гурманами.

Барнет вздохнул с сожалением.

— Вспомнил масло и приправы… Дьявольский обжора! — сказал Барбассон и вслед за этим крикнул своему другу:

— Обрати же внимание на свою удочку… Рыба уже клюнула и тащит поплавок под шлюпку.

Но заблуждение его продолжалось недолго; он остановился, выпучил глаза, раскрыл рот, и все лицо его приняло глупое выражение, как бы под влиянием какого-то непредвиденного удара…

Шлюпка двигалась медленно, почти незаметно, но двигалась — и это движение, придвинув ее к поплавку, заставило Барбассона подумать, будто поплавок, наоборот, двигался к ней, увлекаемый рыбой.