Точно молния сверкнула в глазах негодяя, который все еще не верил своему спасению. Сердар это заметил, но чувство радости было так естественно в этом случае, что он продолжал:

— Сегодня вечером, когда пробьет полночь, мы проедем мимо Джафны, последнего сингальского порта; я прикажу высадить вас на землю. И если вы действительно заслуживаете прощения… вы немедленно перешлете мне это признание по каналу через Ковинда-Шетти, хорошо известного судовладельца из Гоа. Клянусь вам, сэр Уильям Браун, что имя ваше не будет упомянуто при разборе дела, возбужденного мною по приезде во Францию.

— Через сорок восемь часов после моего приезда в Пуант-де-Галль признание Бёрнса будет у Ковинды, — отвечал сэр Уильям, который не мог скрыть свои чувства, несмотря на всю свою хитрость.

В эту минуту Барбассон открыл дверь.

— Парус! — сказал он. — Я думаю, это «Диана», которая, порядком помотав «Королеву Викторию», преспокойно посеяла ее по дороге и бежит теперь на всех парах в Гоа.

Все поспешили на мостик, чтобы удостовериться в этом. Да, это была «Диана», которая виднелась вдали на севере и со своими белыми парусами казалась огромным альбатросом, несущимся над волнами.

— Держитесь ближе к берегу, Барбассон! — сказал Сердар. — Мы высадим сэра Уильяма в Джафне.

— А! — отвечал провансалец, кланяясь губернатору. — Вы лишаете нас своего присутствия?

— Я очень тронут выражением такого сожаления, — отвечал ему в тон сэр Уильям.

Сердар удалился со своими друзьями… Барбассон подошел к англичанину и, глядя на него в упор, сказал:

— Смотрите прямо на меня! Вы посмеялись над всеми здесь, но есть человек, которого вам не удалось провести, и это я! — и он ударил себя в грудь. — Если бы это зависело от меня, вы бы еще два часа тому назад танцевали шотландскую джигу у меня на реях. — И он повернулся к нему спиной.

— Попадись только мне на Цейлоне!.. — мрачно пробормотал сэр Уильям.

Спасен! Он был спасен! Негодяй не мог верить своему счастью; но как хорошо играл он свою роль… сожаление, угрызения совести, нежность, слезы, все было там… Он отправился к себе в каюту, чтобы на свободе предаться радости, овладевшей всем его существом; он сел на край койки, скрестил руки и, склонив голову, предался размышлениям… Никогда еще не подвергался он такой опасности! Приходилось играть вовсю… малейшая неосторожность, и он погиб… Как ловко затронул он чувствительную струну! И как кстати открылось это родство, о котором он не знал… Так сидел он и размышлял, а глаза его и голова все более и более тяжелели… Он очень устал после ночи, проведенной в клетке для пантер, и мало-помалу склонился на койку и заснул.