Завтра утром открытие процесса. Сутки… Жутковатые сутки…

У выхода с аэродрома стоял человек в очках, подслеповатый Фриц Грибль. Я сделал было движение к нему, но он остановил меня предостерегающим жестом. Медленно подъехала моя машина. Ее вел Курт Роншток.

Мы сели в машину. Трехсотсильный мотор легко и беззвучно снял машину с места. Через несколько секунд за нами возник эскорт из автомобилей. Роншток негромко пояснил:

— Здесь собрались ваши друзья, Эльсгемейер! Но не надо демонстрировать перед посторонними нашу дружбу. Будьте сдержанны.

Две машины обошли нас и зависли впереди: одна чуть влево от нас, другая чуть вправо. В хвост пристроилась третья машина, чуть далее — еще две. Автомобильный заслон. Друзья-Дома за время нашего отсутствия скопилась почта. Я перебирал письма. Никогда я не получал столько писем. Мои интервью, организованные Куртом Ронштоком в особняке Мельтцера, откликнулись потоком писем. Писали со всех концов света. Писали, выражая одобрение, посылали угрозы, предлагали свою помощь… И вот ничем не примечательный конверт. Без обратного адреса. Я распечатал его, — ожидая найти анонимку с угрозой. Но что это? Пожелтевшие листки бумаги. Мой почерк, знакомый текст… Протоколы. А вот и пожелтевшая фотография.

В объектив фотоаппарата попали угол комнаты и стена. У стены офицер в гестаповской форме. Ужас в его глазах. Он смотрит немигающим взором на Ванингера. У Ванингера в руке пистолет. Через всю фотографию надпись: «Мною, Германом Ванингером, генералом СС, по требованию подпольной антифашистской организации расстрелян офицер гестапо». Далее имя офицера. Это имя никому и ничего не говорит.

А вот и подписи под протоколами. Моя подпись, подпись… Подпись человека, которого я знал под именем Вильгельма Кемпенера. Его настоящее имя? Владислав Павлович Курбатов.

От автора

Я встретился с Владиславом Курбатовым в Москве. Он жил в районе Сокольнического парка. Небольшой дом, при доме сад. В саду горели яркими красками розы и тюльпаны, свешивались над крыльцом плакучие ветви белой акации.

Дома — везде книги. Английские, немецкие, испанские издания. Он рассказывал о своей жизни, а меня неотвязно мучил вопрос, и я его задал:

— Почему все это вы рассказываете мне? Вы должны сесть и обо всем написать!

— Мемуары? — переспросил он и покачал головой. — Много причин, почему я не могу написать. Прежде всего я и не могу! Вы вправе изменить имена, ситуации — я обязан обо всем рассказать протокольно точно, а быть протокольно точным не пришло время. Мечтой моей жизни было вернуться на Родину, в Россию, вернуться достойным ее сыном, а путь этот был нелегок…